Еще одна из рода Болейн - страница 26

Совсем нетрудно каждый день скакать по окрестностям – я любила бывать на воздухе, слушать пение птиц в лесу, вдыхать запах цветущей жимолости, пробивающейся сквозь живую изгородь по обе стороны тропы. Я любила Джесмонду – кобылу, которую король выбрал для меня: как рвется она в галоп, как настороженно подрагивают у нее уши, как радостно она ржет, когда я вхожу во двор конюшни с морковкой в руке. Я любила сочность травы у реки, мерцание желтых и белых цветов на лугах, яркость красных маков в полях пшеницы. Я любила канюков, парящих высоко в небе, поднимающихся выше жаворонков и лениво кружащих над пустошью, прежде чем взмахнуть широкими крыльями и улететь прочь.

Все это помогало убить время, пока я не вернусь ко двору, не буду рядом с Генрихом. Но во мне крепло убеждение: если мне не суждено вернуться ко двору, из меня, на худой конец, выйдет прекрасный землевладелец. Наиболее предприимчивые молодые фермеры в окрестностях Эденбриджа видели, что существует спрос на люцерну, но не знали никого, кто ее выращивает, не знали даже, где достать семена. Я написала фермеру в нашем поместье в Эссексе и получила семена вместе с полезными советами. Сразу же засеяли поле и пообещали засеять другое, как только станет ясно, подходящая ли почва. И я подумала: пусть я всего лишь молодая женщина, я сделала замечательную вещь. Без меня что их ожидало? Стукнуть кулаком по столу в таверне и поклясться, что деньги будут после нового урожая? А с моей помощью можно попытаться, и, если повезет, в мире появятся еще два преуспевающих человека. Если судить по дедушкиной истории, они могут далеко пойти.

Как же они были довольны! Я выезжала посмотреть, хорошо ли идет вспашка, и они бросались ко мне по полю, грязь из-под башмаков во все стороны, и принимались объяснять, когда собираются бросать семена в землю. Им нужен хозяин, проявляющий интерес. Никого другого нет, тогда сгожусь и я. Им казалось – меня можно уговорить войти в долю, вложить деньги, и тогда мы будем процветать вместе.

Я рассмеялась, глядя с лошади вниз на их загорелые, обветренные лица.

– У меня нет денег.

– Вы знатная дама, – запротестовал один из них. Его взгляд скользнул по аккуратным кисточкам на моих кожаных башмачках, по инкрустированному седлу, дорогому платью, золотой пряжке на шляпе. – Что на вас сегодня надето, стоит больше, чем я зарабатываю за год.

– Знаю. Но оно на мне и останется.

– Может, отец даст денег или муж? – принялся убеждать другой. – Лучше поставить на свои земли, чем на удачу в картах.

– Я женщина. У меня нет ничего своего. Посмотри на себя – ты процветаешь, но можно ли назвать твою жену богатой женщиной?

Он глуповато хихикнул:

– Моей жене ничего не принадлежит.

– Ну и со мной то же самое. Я живу как мой отец, как мой муж. Ношу платье, подобающее дочери такого отца, жене такого мужа. Но у меня нет собственных денег. В этом смысле я не богаче твоей жены.

– Но вы Говард, а я никто, – заметил он.

– И все равно – я женщина. Я могу быть одной из высших или никем – как ты.

– От чего это зависит? – пытался понять он.

Я вспомнила, как вдруг омрачилось лицо Генриха, когда он на меня рассердился, и ответила:

– От судьбы.

Шел третий месяц моей ссылки, июнь, сады Хевера благоухали розами. Запах висел в воздухе, как дым, тяжелые головки цветов клонились к земле. Я получила письмо от Анны.