Кажется, Логан ненавидел свое словно затекшее тело, чувствовал себя его пленником. Но он не сдавался. Лишь морщился от боли и усталости, но снова и снова выполнял простейшие действия – поднимал кисть над кроватью, сгибал руки в локтях, поводил плечами.
С каждым днем обыденные для нас, но невероятно трудные для него движения удавались ему все лучше. И я была сильной.
Грин хитро улыбался, когда я смеялась над его неудачными попытками. Беззлобно, с любовью. Я подбадривала его, хвалила. И целовала так часто, как могла.
– Я так люблю тебя! Ты такой молодец!
Я была сильной и радовалась, когда Логан начал самостоятельно садиться. Когда с неимоверным трудом пошел. Когда начал прогуливаться по коридорам.
Я была сильной, когда он уставал. Когда корчился от мышечной боли. Когда его донимала боль после операции. Когда ныли швы, и он отказывался от лекарств, до хрипа споря со мной и врачами.
Я была сильной, потому что моему любимому нужна была моя поддержка. И я продолжала держаться.
Я была сильной, когда просыпалась среди ночи от звонка доктора и мчалась в больницу. Потому что у Грина началась очередная паническая атака.
Он страшно кричал во сне, а когда просыпался – начинал задыхаться, прижимая руку к левому боку. Потому что заживающая рана болела. Потому что все внутри него горело.
Он кричал, потому что внезапно обнаруживал себя среди ночи в оглушающей тишине.
И я врывалась в палату, игнорируя недовольное шипение персонала, забиралась к нему, обнимала так, как когда-то он обнимал меня в гостинице в Новом Орлеане. И успокаивала его, разговаривала с ним, прогоняя тишину.
В эти моменты Логан прижимался к моей груди спиной и шептал:
– Прости меня, прости. Я снова утонул в ней. В этой черноте. В этой гребаной тишине. Я так испугался, что не смогу вернуться к вам.
Мы обнимались. Я лежала и ждала, когда он заснет, а потом вставала и уезжала домой.
Я вела машину, смотрела на дорогу немигающим взглядом и умоляла себя: продержись еще немного, совсем чуть-чуть. Держись, девочка.
Рядом с Логаном я была сильной. Я держалась. Улыбалась, смеялась, шутила, поддерживала его, подбадривала, успокаивала.
Я должна была быть сильной рядом с ним. Всегда. А слабой… я позволяла себе быть слабой лишь возвращаясь домой.
Я скидывала верхнюю одежду прямо на пол, разувалась, проходила в спальню, падала на кровать и сворачивалась клубком. Я выпускала наружу боль и страх и рыдала до тех пор, пока слезы не заканчивались.
Я сжимала в руке телефон, чтобы не пропустить звонок из госпиталя. Чертов смартфон, по которому сама практически не звонила. Потому что не знала, кому позвонить.
Я не хотела тревожить Анну. Мия и Джеймс, Коннор и Лиза, Стив и Элли… нет, все не то! Я не звонила друзьям, потому что не хотела мешать им быть счастливыми сейчас, когда все так сильно пострадали в офисе! Когда каждый из них наконец понял, что такое счастье. Что ценно и значимо. И как важно это беречь.
Особенно Коннор, который наконец-то переборол себя, примирился со своим прошлым и смог стать счастливым в объятьях женщины, которая его любила.
Я сжимала телефон, с ужасом ожидая звонка из больницы. Я засыпала в тревоге, вздрагивая и просыпаясь от каждого уведомления, а потом лежала и тупо пялилась в темный экран. Но сама не звонила никому.
Кажется, во всем мире был всего один человек, которому я действительно хотела позвонить. С которым я хотела поговорить, поделиться своими страхами и чувствами. Но он не брал трубку. Он уехал, не попрощавшись.
