Он был именно тем отцом, какой ему нужен.
Лучшим. Единственным. Отцом, что знает всё на свете.
Петька, учивший Андрея драться, выбивать страйк и завязывать морские узлы, так и остался другом. Самым настоящим, только взрослым. Мама — старый уютный свитер, а папа… папа — бог.
Им всегда было о чём поговорить, чем поделиться, удивить друг друга. Они оба словно были из-за той стены, куда обычным людям нет входа.
— Мама, я поставил деду детский мат, — возбуждённо радовался Андрей, поспешно запихивая в себя ужин, чтобы снова бежать играть в шахматы.
— Детский мат? — удивился Петька. — Это что?
— Атака на ферзя и мат в три хода, — ответил тот, усиленно работая ложкой. — Меня папа научил. Сильный ход.
— Ясно, — улыбнулся Петька, покосился на Ирку.
— Сильный ход в шахматах, сынок, это удар доской, — потрепала она сына по голове.
Петька заржал. А когда Андрей, чмокнув её в щёку, убежал, спросил:
— Ты уверена в компетенции врача, что поставил ему аутизм?
— Я думала, ты спросишь: ты ему точно мать? Да, Петь, уверена, — села напротив него Ирка. — Но в последнее время думаю, может, это я виновата, что он рос таким? Что ни с кем не общался. Я не нашла к нему подход, не нашла ему друзей, выбирала врачей, что потакали моим страхам?
— А, может, никто не виноват? — сжал её руку Петька. — Он просто вырос. И он сам найдёт друзей. Ты дала ему лучшее, что могла: семью, где он важен, людей, что его любят. Отца, что выбрал ребёнка ради него самого, а не ради его матери, — усмехнулся Север.
Да, отчасти он был прав: Вадим любил и понимал сына как никто.
Но лишь отчасти. Всё у них с Иркой было не так просто.
В тот день, когда Воскресенский сказал, что расстался с женой, Вероника подписала документы на развод и уезжает обратно в Москву, между Иркой и Севером случилась та самая ссора…
— Помнишь, ты однажды мне гадала. На даче. Много лет назад, — сказала Ирка, когда бабка разлила по третьей. И они, всё так же не чокаясь, молча выпили. — Про пикового туза. А потом сгребла карты и ничего не сказала. Что ты там увидела?
Бабка пожала плечами.
— Может, помню. Может, нет.
На столе стояли маринованные огурцы, мясная нарезка, солёные грузди, обильно приправленные луком и сметаной, но ни одна из них к еде не притронулась.
— Ты увидела, что случится тогда? Или что случится сейчас? — заглянула в пустую рюмку Ирка.
— Ты же понимаешь, сейчас я могу сказать что угодно — всё это уже в прошлом, — крошила бабка кусок хлеба, и скатывала мозолистым пальцами из хлебного мякиша шарик.
— Ты не знаешь, что произошло тогда, — упрямо покачала головой Ирка.
В голове шумело. Не сказать, чтобы приятно, но как-то успокаивающе. Её отпустило.
— Я знаю, — усмехнулась бабка. — Петька мне рассказал.
Она достала из кармана сложенный вчетверо лист и протянула Ирке.
— О, чёрт! — выдохнула Ирка.
А ей он не сказал. Ни слова. Ни полслова.
«Убийство на кладбище» — сообщала распечатанная с сайта местных новостей заметка полугодичной давности.
«Найден… на старом кладбище… труп мужчины… с признаками насильственной смерти… — скользила Ирка глазами по строкам. — По предварительным данным… восемь лет назад… именно тогда пропал… на счету которого… ведётся следствие…»
— Ведётся следствие, — беззвучно прошептала она. Страх пополз холодком по спине.
Ведётся, а Громов обещал, что следствия не будет, что таких, как тот урод, что насиловал и убивал, молча прикапывают обратно и отправляют дело в архив.
