Подумай о ребёнке… Я только о нём и думаю! О ком же мне ещё думать?.. Я кладу руку на живот (точнее – на то место, где должен быть живот) и прислушиваюсь… – нет, пока ничего не слышно…
Почему так тоскливо, Господи?..
Неужели не могло быть иначе? И что это – на роду у нас написано? Мама осталась за девять месяцев до моего рождения одна, и я, по сути, тоже одна…
Самое долгое и, одновременно, самое быстротечное лето в моей жизни…
* * *
Сегодня первое июня.
А завтра – август,
тридцать первое…
Как происходит?
Мне, наверное,
Не догадаться никогда.
Как, не начавшись,
сон кончается?
И только носит имя нежное…
Кто эти лета копит бережно
И вечно манит нас туда?..
Кто посылает призрак праздника
И голубые топи тополя
Цветущего?..
Тревожит тропами,
Белеющими по ночам…
Они уводят к лунным пастбищам,
Где золотые одуванчики,
Где сон-трава…
А голос вкрадчивый
Мне шепчет: «Август, тридцать первое…»
* * *
Как только меня выпустили из больничной клетки, (с условием, что буду отлёживаться дома), я тут же поехала в Новую Деревню.
Автобус, метро, электричка, ещё один автобус… Представляю, чтобы сказал мне мой лечащий врач, увидев меня трясущуюся на перекладных!
Но я была уверена, что всё будет хорошо. Ведь я ехала к отцу Александру.
Была суббота. Время близилось к пяти – к началу вечерней службы. Но храм был ещё закрыт. Во дворе – ни души. Это завтра, в воскресенье, к литургии сюда приедет много народу из Москвы. А к субботней всенощной приходят только новодеревенские старушки и Елена Семёновна, мама отца Александра.
Я сидела на крылечке своего любимого храма. Была середина августа, ласковое солнце запуталось в густых кронах… шелест старых дерев вокруг храма… потемневшие кресты погоста… Пролетали маленькие оски и стрекозки… Было тихо и спокойно в мире… Только во мне царапались тревожные вопросы, на которые я не знала ответа. И – самый трудный на сегодняшний день вопрос: «Зачем это всё со мной случилось? Какой в этом во всём смысл?..»
…И вот он уже идёт по двору, к храму, мой добрый батюшка, он улыбается мне своей тёплой, как летнее море, улыбкой.
И я спрашиваю его:
– Отец Александр, скажите, какой в этом во всём смысл?
Он смотрит на меня… так глубоко смотрит, как будто проникает взглядом не только в мою душу, но и в моё будущее… И спокойно, с уверенностью говорит, кивнув весело на мой живот:
– Вот он родится, тогда и узнаешь, какой в этом во всём смысл!
Ты у меня – от полюшка клеверного —
Сладкий да ласковый.
Ты у меня – от дороги просёлочной —
Нрав твой неровен.
Ты у меня – от рощи берёзовой —
Глазаньки ясные.
Ты у меня, мой первый, единственный, —
От этой звезды над полем…
Ты у меня – от полночи сказочной —
Тайна бездонная.
Ты у меня – от утра весёлого —
Всё обещающий.
Ты у меня, мой первый, единственный, —
От этой звезды над полем…
* * *
Твои первые десять лет я почти не спала. Сначала – с тобой за компанию: не спал ты – не спала и я.
Потом много лет работала по ночам…
А в те, первые месяцы, брала тебя на руки и садилась за свой письменный стол у окна: надо было писать курсовые. А ещё я вела дневник, в котором писала о тебе, моя радость!
На сгибе левой руки – ты, мой маленький, в правой руке – шариковая ручка. Именно в те ночи я и почувствовала, что я – на острове. Одна со своим сокровищем. Телефона у нас тогда не было, и ещё много лет его не было, а мобильников вообще в ту пору не существовало. Единственное, что меня связывало с внешним миром – это чьё-то бессонное окно, такое же бессонное, как моё. В доме у канала, на 16-том этаже, под самой крышей светило ночи напролёт чьё-то окно…
