Однако в том районе, где мы жили, нам было легче отыскать этот самый задний план, чем в большинстве других мест. Нижний этаж нашего многоквартирного здания занимал иммиграционный центр, в котором двое из моих соседей должны были вести курсы английского языка.
Иммиграционный центр св. Риты был создан для обслуживания новых жителей Бронкса – в основном вьетнамцев и камбоджийцев. Многие иммигранты, которые приходили сюда, прибыли в Америку в надежде на лучшее будущее. Средоточием всего этого была сестра Джин Маршалл – женщина, которая, по-видимому, расчистила завалы в своем сердце, чтобы освободить место для других людей, а точнее – для жителей этого района. На стене висела ее фотография с Биллом Клинтоном, сделанная, когда она стала одной из пяти американцев, удостоенных премии Элеоноры Рузвельт за выдающуюся деятельность в области защиты прав человека. Часто по утрам я выскальзывала из-под белого стеганого одеяла и спускалась на три лестничных пролета, чтобы сесть в холле центра и вести записи в дневнике, прежде чем начнется рабочий день. Мне нравилось его безмолвие. Мне нравилось сидеть посреди этого обширного пространства и воображать, как всего через пару часов центр заполнится людьми. Словно сами стены этого места придавали мне сил для нового дня. Немногие люди могут сказать, что нижний этаж их дома служит еще и источником сердцебиения для сотен людей из бедных кварталов.
* * *
В тот первый день мы вкатили свои чемоданы вверх по трем пролетам лестницы и начали распаковывать и размещать свою жизнь в спальнях, к которым вел длинный коридор. Я бы рада была рассказать тебе, читатель, о цвете ковров или фактуре стен, но тут-то память – или та ее часть, которая любит находить смысл в каждой детали, – подводит меня. Видишь ли, если в вещах нет чего-то такого, что я воспринимаю как некое откровение, я напрочь их забываю. Для меня никогда не бывает просто кладовой. Не бывает просто проходного помещения. Ты мог бы показать мне голубую плитку на полу в своей кухне – и не было бы ни малейшего шанса, что я ее запомню. Зато если бы ты рассказал мне, как приятно эта плитка охлаждает разгоряченный лоб, если свернуться калачиком и немножко полежать на полу, голубизна этой плитки запечатлелась бы в моем мозгу навсегда.
В моей спальне были ярко-красные занавески, которые не сочетались ни с одним предметом обстановки. Но я называла ее комнатой с красными занавесками, потому что это было ее единственное яркое отличие. Когда моя мама впервые приехала в Бронкс, она ждала меня на платформе станции подземки Фордэм Роуд, обмотав вокруг запястья ремень ярко-красного футляра своей цифровой камеры. Я спросила, что она собирается фотографировать.
– Твой район, – безмятежно ответила она. Я дала ей понять по дороге к нашей квартире, что мой район – не то место, где есть что фотографировать. За весь проделанный путь она сделала только одно фото. И это было фото красных занавесок.
Первое, что я сделала в комнате с красными занавесками, – развесила на стенах письма. Это единственный способ превратить четыре стены, в которых я живу, в настоящий дом. Мне всегда было необходимо, чтобы меня окружали слова, окутывающие меня, точно шаль; слова, полные мудрости и надежды.
Письма заняли почти три стены спальни. Люди спрашивали, откуда они пришли, и я отвечала, что часть написана моей мамой, а часть – от друзей и подруг. Но большинство этих писем были результатом одного слова –
