Этажи. № 2 (6) июнь 2017 - страница 4



И вроде бы прекрасна жизнь,
откуда ни смотри.
И вроде бы летишь, летишь
в неведомы края…
А это ты в снегу лежишь.
Неужто, вправду, я?
Ну, вот же, встал из-за стола.
Стою, вот, у окна!
А надо мной сыра земля.
А все вокруг – война.

Партия в шахматы

Я не вижу вперед ничего.
Пережит (д) ок я на сорок третьем.
Мне пора бы взять самоотвод,
да докука потом женам-детям.
Только помню: больницы, детсад,
школу, снова больницы за лесом.
Первый шахматный – с шахом – разряд
и разряды электрофореза.
В общем, так себе вышел дебют.
Похоронные марши генсеков.
Пешки ходят вперед, и их бьют
во дворах малолетние зэки.
Но пока еще есть что на стол
деду с бабой поставить на праздник.
Жаркий спор-разговор про футбол —
самый острый, но и безопасный.
Ах, какая команда была
Малофеева! И Прокопенко
что творил! – «Очередь подошла, —
баба вставит, – на финскую стенку».
Неплохая позиция… Мал,
хоть болезнен, удал и, упорный,
я не только играл, я читал,
понимал, что и жить мне за черных.
Вот, наверное, здесь переход
от фигур на доске к черным строчкам.
И не финскую стенку трясет,
а берлинская рушится в клочья.
Будут жертвы, я знал, и нытью
предпочел комбинации в стиле
наглом, чтобы хотя бы ничью
боги сами, смеясь, предложили.
Не с руки им играть в поддавки.
Но не я выбирал жизнь такую.
Шепотком сочиняю стишки,
продолжаю партейку вслепую…

«И медленно и неправильно…»

И медленно и неправильно,
как Веничка завещал,
живешь пограничным барином,
с утра наливаешь чай —
к полудню лишь чаша полнится.
Хлебнешь, так, разок-другой.
И что только, черт, не вспомнится…
А было ли то с тобой?
Бывает, лишь только к вечеру
от стенки взгляд отведешь.
Ну, что ж ты, дружок, так нервничаешь?
Весь в пепле. Ну, что ж, что ложь
с любовью смешал? Выкрадывал
объятия впопыхах.
Ведь если и жить по правилам —
по правилам языка,
когда накрывает грамматика
в квартире полупустой.
И ты посреди Адриатики
лишней стоишь запятой.

В потемках

Чужая, говорят, душа – потемки.
Пять лет брожу в потемках, собирая
насущный хлеб заплесневелый:
сухие корки дат, мякину
войн, революций и репрессий,
и месиво, и крошево костей.
Там-сям скребу сусеки, а душа,
как черный маленький котенок,
не ведаю, в каком углу,
мурлычет жалобно и просит
не молочка, так хоть водички.
И правда, человек есть то,
что ест он. Призрак
или тень, давно оставившая тело,
плывет в неведомом пространстве,
по невесомым клавишам стучит —
далеких духов вызывает.
Они молчат. И слава богу, что молчат.
Заговори они – что это будет?
Вранье, жеманство, светский лепет,
гусарская бравада, анекдот,
катрен альбомный с пошленьким намеком…
История, Джойс говорил, кошмар,
который снится и нельзя проснуться.
Давно оставившая тело тень
плывет в неведомом пространстве,
по невесомым клавишам стучит,
в испарине, едва не задыхаясь, —
проснуться все никак не может,
ни почесаться, ни зевнуть, ни подрочить…

40 ватт

Тьма дневная иль ночная —
лампа светит в 40 ватт.
Я всего лишь уточняю
жизни медленный распад.
Существительная скука.
Прилагательный покой.
40 ватт на всю округу.
Правой левую жму руку:
«Здравствуй, здравствуй, дорогой!
– Как дела? – Да помаленьку…
– Выйдем, что ли, на балкон?
– Нет, давай смотреть на стенку…
Облака за горизонт
уплывают… – Незнакомка
крутозадая идет…
– Так, дружок, давай заткнемся!
Слушай музыку без нот…»

«Я научился жить не торопясь…»

Я научился жить не торопясь.
Живу по солнцу – пастушок-простушка.
Прирученная мною каждый час
не истерит настенная кукушка.
Мой сон послеобеденный тяжел.