– Этого можно было ждать, – медленно произнес Лукаш. – И что ты предлагаешь?
– Арестовать его, – не задумываясь ответил Антонин.
Лукаш покусал кончик уса и проговорил неторопливо:
– Ни больше ни меньше, как арестовать?
– Да.
Последовало долгое молчание. Лукаш о чем-то раздумывал. Антонин не мог разгадать его мыслей, хоть и следил за выражением лица Лукаша. Лицо Лукаша оставалось непроницаемым.
Наконец он спросил:
– Значит, арестовать?
– Да, – настойчиво повторил Антонин. Он был твердо убежден, что арест – наиболее правильное решение. Правильное и, пожалуй, единственное. Какие другие меры можно принять?
– А за что?
– И вы спрашиваете – за что? – удивленно спросил Слива и приподнялся с кресла. – Неужели это требует пояснений? За сотрудничество с гестапо.
Лукаш надул щеки и шумно выпустил воздух.
– А кто это может подтвердить?
– Я. В любое время.
– Один ты?
– Да, я. Конечно, я. Кто же, кроме меня? О том, что Гоуска состоял в агентуре Зейдлица, один только я и знаю, я единственный живой свидетель. Ведь досье со всеми материалами на Гоуску похищено.
Лукаш машинально выдвинул ящик письменного стола, задвинул его обратно, потом встал, подошел к окну и, повернувшись спиной к Сливе, стал смотреть на ночную Прагу.
Долго и неподвижно он стоял так, словно забыв о присутствии подчиненного. Потом, не оборачиваясь, спросил:
– Гоуска знает тебя под именем Сливы?
«Наконец-то!» – с облегчением подумал Антонин и ответил:
– Нет. В то время в подполье я действовал, как помните, под именем Барабаш.
Лукаш отошел от окна, спокойно пододвинул кресло. Казалось, он говорит сам с собою:
– Гм… Барабаш. А теперь Слива. Что бы я думал по этому поводу на месте Гоуски? Гм… Да… Я бы на его месте решил, что Слива удачно пристроился в новых условиях. А как же иначе? Переменил фамилию, похоронил прошлое.
Такая манера думать вслух стала свойственна Лукашу и хорошо известна его подчиненным. И теперь, познакомив Антонина с ходом своих рассуждений, он сказал:
– Получается довольно занятно, как ты находишь?
Слива должен был признать, что действительно получается довольно занятно.
Лукаш продолжал:
– Один гестаповец сбежал в свое время, другой – остался в Праге, замаскировался, и вот судьба снова свела их, и они узнали друг друга.
– Ага, – коротко обронил Слива.
– Допустим на малую секунду, что ты не патриот, а действительно тот предатель, за кого тогда себя выдавал. Как бы отнесся к тебе Гоуска при встрече?
Мысль начальника отдела теперь была совершенно ясна Антонину Сливе. Он ругал себя в душе за то, что не сумел сам додуматься до такой на первый взгляд простой вещи.
Антонин ответил:
– Как к сообщнику.
– Я тоже так полагаю. Да и ты к нему, на месте предателя, должен был отнестись не иначе. Тем более что с островного гестаповского пункта ни одного живого свидетеля не осталось.
– Да, из свидетелей никто не уцелел, – подтвердил Антонин. – За это я ручаюсь.
– Смотри, что получается! Хм… Особняк ему вернули Зенкл и Дртина, на службу устроил Рипка. Нет, нет, арестовывать его преждевременно. Это очевидно, даже если бы и не пропали изобличающие его материалы. Решим так: в ближайшие дни ты встречаешься с Гоуской. Обязательно встречаешься. Но сделай это так, чтобы не ты, а он тебя узнал первым.
– Понял. Все понял, – заверил Слива.
Антонин давно привык к своему новому положению, к новым отношениям с Лукашем. Тем не менее, когда Лукаш обращался к нему не на «вы», как требовала служба, а на «ты», он проникался к нему каким-то теплым, светлым чувством, скорее сыновним, нежели товарищеским. В такие минуты душевные силы его возрастали, и он готов был голову положить, но только выполнить как можно лучше поручения Лукаша.
