Это просто цирк какой-то! - страница 5

, его присутствие означало только одно: мама больше не уедет. Оставалось дождаться шести лет, пойти в первый класс и тогда, уже с позиции вполне взрослого человека, приступить к осуществлению плана. Мама вернулась домой – это было замечательно. Но теперь я больше всего на свете хотела вернуть себе цирк.

Это была мечта, о которой знала только Сонечка. Рыжая Соня, кумир моего детства среди взрослых. Она жила в соседнем подъезде и была не только чудесным человеком, но и совершеннейшей красавицей: грива рыжих кудрей, изумительный носик с горбинкой, огромные зеленые глаза под удлиненными веками, длиннющие ресницы, на которые однажды Соня, поддавшись на наши уговоры, уложила рядом три спички, тонкая талия, стройные ноги с изящными щиколотками, руки, легкие и с длинными пальцами в кольцах тусклого желтого металла, низкий голос и сигаретка в уголке пухлых губ – совершенство, а не женщина.

Кусты персидской сирени и кремовые розы, которые цвели под ее окнами на первом этаже, всегда оставались нетронутыми, наши пацаны не играли с мячом возле ее подъезда – мяч легко долетал до окон на втором этаже. Отпетые хулиганы дрались за право донести до квартиры сумку с покупками, когда Сонечка возвращалась из магазина или с базара. Ее кота, избалованного перса Сему, ошалевшего от весеннего воздуха и ринувшегося на поиски любовных приключений на свою пушистую задницу, мы однажды искали всем двором (а это четыре пятиэтажки), прочесывая окрестности метр за метром почти три дня. И таки нашли мерзавца далеко от нашего дома, в трубе коллектора около старых дач, частично надкусанного и потрепанного уличными котами, но очень довольного. Наша общая любовь надежно хранила все и всех, что так или иначе касалось Сонечки: ее окна, ее цветы, ее фикус по имени Кактус, ее пожилую собаку Бэллу Моисеевну, которая жила по очереди у четверых из нас, если иногда Соня недолго отсутствовала, ее кота и даже ее дверь с простеньким замком.

А еще мы, мелкота, тайно очень ее жалели. Поздний и единственный ребенок, она жила одна, похоронив родителей, погибших страшно и моментально – маму и отца Сони в одну секунду убил нетрезвый водитель грузовика, выехав на остановку автобуса. Кто-то из стоявших там, к счастью, спасся, а старики не успели среагировать. Я помню, как бабуля и мама уходили на весь день, чтобы с другими женщинами двора готовить поминки, помню два полных автобуса со студентами и аспирантами, въехавших во двор за катафалком, – родители Сони оба были профессорами педагогического института. И все мы, дети, запомнили спокойное и очень бледное, прямо какое-то прозрачное лицо нашей Сонечки над двумя закрытыми гробами, стоявшими на табуретах под старым орехом.

Мы не видели ее долго, может, даже целый месяц – в детстве время течет иначе, – очень переживали, но потом Сонечка появилась, неуловимо изменившаяся лицом, загоревшая до черноты, похудевшая и с белоснежной прядкой в рыжих кудрях. Эту седину она никогда не закрашивала, но ей даже было к лицу. Ну, почтенный же возраст все-таки, уже двадцать восемь лет – так думала восьмилетняя я.

Соня работала в одесском пароходстве и ходила в рейсы коком на больших торговых и круизных судах, начав карьеру посудомойкой и подавальщицей сразу после окончания школы. Конечно же, она дружила с моей мамой, часто заглядывала к нам, и тогда они курили и хохотали на нашей небольшой кухоньке. А когда мне исполнилось пятнадцать, мама рассказала о Сонечкиной «большой любви»: первом трепетном чувстве к роскошному, разумеется, капитану белоснежного лайнера. Само собой, он был давно и плотно женат, но с женой «все сложно и катится к финалу», конечно же, они «до сих пор вместе только из-за ребенка», а любит он исключительно Сонечку, и потому пройдемте-ка, душа моя, в капитанскую каюту незамедлительно.