Это я тебя убила - страница 37
– Может, поцелуй? – вкрадчиво спрашивает Скорфус, приподняв голову.
– Что, прости? – уточняю я, недоуменно глядя в его хитрый глаз. Решив, что поняла, склоняюсь чмокнуть это наглое недоразумение в темя.
– Нет, нет, не меня! – Он тут же уворачивается.
– Тогда о чем ты? – Теперь чую неладное.
– Ну, одно из правил, – не унимается он, расплываясь в ехидном оскале. – Поцелуи всегда работают.
Вот же маленький уродец.
– Угу, только нигде не уточняется, как именно в каждом конкретном случае они работают, – мрачно напоминаю я, передернув плечами. В волосах спящего Монстра уже нет червей: пришлось вынуть всех по одному, потому что тащить их с собой было нельзя. Зато на уродливое лицо успел сесть какой-то не менее гадкий жук. Сбиваю его щелчком. – Хотя, если хочешь, можешь попробовать, я не осужу никакие твои предпочтения, я вообще не осуждаю своих друзей.
– Я не… – начинает он, но сам хлопает себя лапой по рту. – Ну да, ну да. Ирония.
Какое-то время мы сидим молча, потом Скорфусу это надоедает, и он слетает с моих колен. Лениво идет к Монстру, запрыгивает уже ему на грудь, выпрямляется там, расправив одновременно крылья. Спина выгибается дугой. Есть в этом что-то хищное.
– Точно нет? – спрашивает он, неестественно, под очень сильным углом вывернув голову, чтобы на меня посмотреть. Серьезно, ненавижу эти его выходки в духе «Я бог».
Снова пожимаю плечами, а потом делаю жест «Мой рот зашит и не годится для поцелуев».
– Тогда лучше тебе отвернуться. – Весь Скорфус, но особенно его глаз, хребет и когти, начинает светиться слепящим золотом. – Я серьезно. И это… хорошо, что ты его усыпила. Правда. Все, давай, отворачивайся.
О подобном он просто так не просит. Я слушаюсь сразу, но все же успеваю заметить, как его силуэт растет, как перекатываются под шерстью обычно незаметные мышцы. В воздухе что-то начинает потрескивать и гудеть, по отдаленному морю пробегает тревожный громкий плеск, тут же, впрочем, утихнув. А вот по телу бежит знакомый колючий озноб, и приходит внезапное желание – выкопать себе ямку в песке, переждать все там. Вместо этого я просто подношу к глазам ладони и прижимаю как можно крепче, ведь золотое сияние уже режет глаза.
Меня нет. Я ни в чем не участвую. Я ни за что не отвечаю. Я спряталась.
Но от звука, с которым звериные когти обдирают чужую кожу, пытаясь отыскать под ней прежнее обличье, спрятаться сложнее.
Принцесса
Все стало меняться, когда мне исполнилось двенадцать. Я не сразу это заметила: слишком радовалась, что у Лина наконец появились еще друзья, и, может, поэтому не приглядывалась к ним пристально. К тому же я не разрешала себе забывать простую правду: Лин – принц. Будущий король. И далеко не всем, что происходит в его жизни, он должен делиться со мной.
Мы правда сблизились больше, когда Эвер догадался о его зависимости. И Лину правда повезло: он сумел оставить зелье в прошлом без посторонней помощи, тем более без козьей мочи. Мы приучили его вслух говорить простые слова: «Мне тяжело и плохо». Делиться дурными снами. Он рассказал почти обо всем, через что мама проводила его за войну, – о трупах с развороченными ранами, о пленных на виселицах, о красном платье, летевшем на ветру, о словах в день перемирия: «Я слишком люблю тебя, чтобы оставить». И еще много разного. Страшного. Мы слушали, и я удивлялась тому, как Эвер владеет лицом. Ведь Лин повторял в том числе все проклятия, которые мама обрушивала на Физалию.