– Понятно, что ж… спасибо, – тихо говорит Эвер, забирает с полки стопку белой одежды и скрывается за дверью своей ванной комнаты. Вскоре я слышу шум воды.
Какое облегчение. Какое облегчение не видеть его хоть немного. И хотя подспудно я с опаской прикидываю, не грохнется ли он в купальне, когда ему опять изменят ноги, я рада, рада, что осталась одна. Ну… почти одна.
– Слушай, вы стоите друг друга. – Скорфус вспархивает с тумбы, летит через комнату и приземляется прямо у дальней двери. Похоже, тоже опасается, как бы Эверу не стало плохо, и собирается нести дозор. – Теперь-то я понял, в кого ты такая душная.
– Да я вообще не душная! – Надоело, если честно, все время слышать от него этот «комплимент». Я потираю лоб, понимаю, что еще немного – и расклеюсь не хуже Эвера, и жалуюсь: – Скорфус, я устала… может, завтрак в кровать вы принесете мне?
– Да щ-щас-с-с. – Второе слово напоминает шипение, я едва понимаю, что вообще Скорфус сказал. «Сейчас»? Морщусь, встаю, но ноги тут же подгибаются, и я, сама того не осознав, ничком падаю вперед, на постель. – Так, слушай. Вот это было самое омерзительное поведение, какое я видел в своей жизни.
– О чем ты? – бормочу я, зарываясь в подушку лицом. Она пахнет маслами лаванды и пихты, которыми ее взбрызнули вчера, а еще кровью и, как я запоздало осознаю, волосами Эвера. От них всегда тянуло просоленным деревом и раскаленным песком, не знаю почему.
– Вот об этом всем. – Не знаю, что он там делает, я закрыла глаза, но тон у Скорфуса обеспокоенный. – Быстренько возьми себя в руки. Слезь с чужой постели. И начни выглядеть так обворожительно, чтобы не простить тебя было преступлением.
– Это так не работает. – Я даже не думаю поднимать голову, чтобы одарить его возмущенным взглядом. Цинизм, пожалуй, единственное в нем, к чему я привыкла сполна. – Если ты правда ничего не упустил, то сам понимаешь: все серьезно. Мы оба совершили омерзительные поступки. У нас обоих есть оправдания, но они нас не примиряют. Мы не можем просто… – Я вздыхаю. Смесь запахов, приятная и даже убаюкивающая, щекочет ноздри, – продолжить жить как жили. Убийства, которые он совершил, что по своей воле, что не сам, будут преследовать его. А меня будет преследовать то, что я должна была проявить милосердие. А еще лучше – обо всем догадаться заранее и бить тревогу.
– Да о чем? – Скорфус говорит все более нервно. Я дергаю плечом, не понимая резкую перемену его настроения. Я не требовала от него такого уровня поддержки.
– Что эти ублюдки рано или поздно докопаются до него, что он ни за что не бросился бы на них без причины, что его… прошлое с тем медиком нельзя тревожить, это же как змея в траве.
– Ты была малышкой, чья мама сошла с ума, – мягко напоминает Скорфус.
Я ловлю себя на грустном желании его обнять, но обнимаю только подушку.
– Я была принцессой, Скорфус. Это ко многому обязывает. Как минимум – доверять тем, кто помогает мне выживать, и всегда принимать их сторону.
Неожиданно он не спорит. Какое-то время я слышу только тишину, полную шума воды, а потом ощущаю привычную когтистую поступь на своей спине.
– Тут решать только тебе, Орфо. Но я все же предупрежу. Вряд ли прощение этого двуногого спасет тебя, если ты не простишь себя сама.
– Это правило? – не шевелясь, опасливо уточняю я. Только этого не хватало.
– Это жизнь. – Скорфус вздыхает. И вздох звучит по-человечески.
