ЭТОСИЗМ - страница 8

“Некоторые читатели были сильно мной возмущены, когда больше не могли признать свою область, свою организацию”.

— Жак Деррида

Когда пишете книгу, которая должна усваиваться медленно, не уловку или пиар-ход, Вы должны охотно принять свои недостатки и смириться с заносчивостью. Однажды мне сказали, что ни один здравый ум не захочет прикоснутся к моей резкой обличительной речи. Рыбак, который прошептал мне на ухо, что только один процент реки полезен для него, укрепил мою веру.

Если Вы, один из возмущенных читателей (и вдобавок к этому еще и, вдохновенно инертное создание), задающееся вопросом “что, черт возьми, такое, Этосизм?”. К концу этой книги, я уверен, Вы не сможете прочесть лекцию в комнате, полной капиталистов агностиков или перенаправить оставшихся марксистских ягнят подальше от обрыва обещаний. Вам потребуется более чем один неторопливый заезд на этом аттракционе.

Если Вы ожидаете, что прочтете Артхашастру двадцать первого века, Вас ждет монументальное разочарование. Я никогда не чувствовал себя кем-то, кто особенно много о себе возомнил. Я вынужден с медлительностью библиофилов, заострить Ваше внимание на факте, что мой антидот для нынешней глобальной социо-политико-экономической справедливости, уходит от сильно отравляющих лозунгов кокетливой политической экономики. Эта книга полагается на уверенность, что мы станем цветом, полом, формой, и не различающими классов, когда у нас появится повод стереть в пыль наши глобальные корыстные общественные конвенции.

Предмет искусства – это coup d’essai вызывающий сентиментальность в людях. Он может быть полон характерных особенностей, провоцируя различные эмоции, в зависимости от расстояния, с которого за ним наблюдают. В отличии от любой другой формы выражения, эссеист дает читателям полное право и ответственность добавить к искусно составленному предложению свой голос, décor и удар сердца, который они сочтут наиболее подходящим. Инициатор колебаний, вечно удерживаемый заложник в мозге товарищей и незнакомцев, который неосмотрительно ранит или пытается дискредитировать единственное, что осталось писателю – мысль.

Я обнажаю душу тщеславию, агонии и восхищению, существующему в различных частях земного шара. Впоследствии, я изолирую свое сознание, чтобы распознать чувства. Пусть мне не хватает ловкости пальцев, чтобы умело играть на музыкальном инструменте, мои слова – моя музыка. Я сочиняю партитуру. Дело за Вашей бравурностью и мужеством, чтобы дотянуться до инструмента, который Вы выбрали и исполнить серенаду всему остальному миру.

Для художника высшая степень похвалы — это слеза. Как антагонистический писатель, я работаю в области, заставляющей читателей, чувствовать отвращение к современным социальным конструкциям. Я не буду изображать меланхолию с ламентациями Нины Симон: “Пожалуйста, не позволяйте мне быть неправильно понятым”. Я не позволю меценату и очернителям охотиться и подавлять меня как Льва Троцкого, как крысу. Любая попытка пробить мое сознание и освободить Альфреда Вилли или Руди Дучке будет тщетна. Я прошу о том, чтобы 33 полосы плоти, были вырваны из моей груди, затем шеккеменя, так как я иду на запад и пересекаю реку Стикс что бы поцеловать М'Балья Камара.

В этой книге содержится две волны мыслей, следующие одна за другой. Временами я вкладываю накопленное годами в одну фразу. А иногда, секунда озарения даёт рождение множеству страниц. Однако, учтите, я не упокоюсь с миром до тех пор, пока мой мозг не будет подан, как трапеза пяти пятилетним детям племени Караваи, сидящим на грудах статуэток Каролин Брайант Донхэм и Труганини, пристально смотрящим на портрет Джианджианкомо Фелтринелли в то время, как им исполняет серенаду слепой датский комедиант, поющий “Кон те Партиро”. Пять дней спустя, пепел моих останков и то, что осталось от банкета должно быть развеяно вокруг Катеура, Парагвай.