В ванной на первом этаже я тщательно смыла кровь и грязь со своих ушибов, но лучше выглядеть от этого они стали ненамного. Я неловко посмотрела на ободранные колени и снова подняла голову. Джеффри уставился мне прямо в глаза, ожидая ответа. На его лице ничего нельзя было прочесть. Ни злости, ни страха, ни радости. Ничего.
– Я упала, – храбро ответила я. – Каблуки…
Миссис Фригс с сочувствием кивнула.
– Да, понимаю. Софи! – окликнула она служанку, вплывавшую в столовую с тарелкой пончиков. – Пожалуйста, принесите пластыри для девочки. Джеффри, – она обернулась к сыну, – ты так и не объяснил мне, почему вы с Сарой разошлись по дороге.
Мальчишка сидел, равнодушно смотря на мать. Она устало повернулась ко мне.
– Только не говорите, что вы поссорились.
Мы молчали. Я не хотела опять врать и что-то выдумывать. Какие мысли были в голове Джеффри, я даже знать не хотела. Миссис Фригс не получила ответы на свои вопросы. Но, кажется, она и так все поняла.
Вечером, после ужина и приятной ванны с ароматной пеной, я лежала у себя на кровати и во всех подробностях описывала в дневнике сегодняшнюю прогулку. Больше двух страниц у меня занял только Нэт – каждое его слово и движение. Я несколько раз брала телефон и смотрела на его номер. Неужели это правда? Впервые за четырнадцать лет я встретила парня, от которого у меня по коже шли мурашки, подкашивались ноги, а сердце билось как безумное. Может, влюбленность выглядит именно так? Откуда мне знать. В книгах любовь всегда показана каким-то высоким, прекрасным чувством. Вспоминая, как я выглядела и что говорила рядом с Эвэрсом, я признавала, что до красоты и изящности мне еще очень далеко.
Зашла Софи – проверить ссадины и переклеить пластыри, если нужно. Убедившись, что со мной все хорошо, я жива и способна двигаться, она уже собралась уходить, но я кое-что вспомнила и остановила ее.
– Софи, – понизив голос, начала я, – вы не знаете… нет ли какого-нибудь «пунктика» у Джеффри насчет цветов?
Горничная нахмурилась, пытаясь понять, о чем я.
– Пунктика?
– Ну да. Может, он считает себя величайшим дизайнером и поэтому одевается так ярко, или наоборот – таким образом выражает какой-то протест, или же просто старается выделиться. Но реагирует он на замечания по поводу своего наряда довольно… остро.
Я умолчала о том, в какое бешенство пришел Джеффри, едва я заикнулась об его одежде.
Наконец лицо Софи понимающе разгладилось.
– Ах, да, знаю. Он… – тут она снова поморщилась. – Как это… – Она задумалась, пытаясь вспомнить слово, и слегка помахала своей крошечной рукой в воздухе. – А – дальтоник.
Ну что ж, это многое объясняло.
– Понятно, – улыбнулась я. – Извините, наверное, нужно было раньше у вас спросить.
Софи улыбнулась мне в ответ.
– Он странно одевается, потому что пытается убедить всех в своей точке зрения. Il est têtu[8], – напоследок вздохнула она и ушла.
Так, значит, Джеффри и не подозревал, какой радужный переворот он совершил в мире моды. Но и кричать на меня тоже было совсем необязательно. Я немного помедлила, а потом накинула поверх длинной ночной сорочки кофту и вышла из комнаты.
Я осторожно постучала костяшками пальцев по соседней двери. Звук получился приглушенным, и я снова побарабанила. Еще не было и десяти часов. Неужели он уже заснул?
– Входи! – послышался недовольный ответ.
Я осторожно приоткрыла дверь и зашла на территорию врага.
