Не надо быть психологом, чтобы растолковать этот сон. После драки с Добсоном мое имя узнали все. У людей, которые даже не были со мной знакомы, вдруг появилось на мой счет некое мнение. Добсона не особо любили, но у этого тупицы и бабника была свита из таких же качков, и они напоминали о себе каждый раз, стоило мне войти в столовую. Том же втайне кайфовал от этой истории. Сплетни были самой ходовой валютой в Шеррингфорде, и по его представлениям он заполучил ключ к королевской сокровищнице.
А у меня в целом все осталось по-прежнему. Как и раньше, мне было неуютно в Шеррингфорде, разве что стало еще тоскливее. На французском при моем появлении все замолкали. Как-то утром возле научного корпуса девочка-первокурсница под сдавленное хихиканье подружек за спиной вручила мне приглашение на школьный бал. Она была симпатичная, такая воздушная и светловолосая, но я сказал, что мне запретили туда идти. И это было почти правдой. Меня отстранили от всех внеклассных занятий на месяц: никаких клубов, поездок в город и, слава богу, никакого регби (при этом меня заверили, что стипендию мне оставят). Хотя одно мне запретить забыли: танцы. Легкое наказание, как сказала медсестра, осматривавшая мой сломанный нос. А для меня оно и вовсе не было наказанием.
После той драки я повсюду искал глазами Холмс, хоть и понятия не имел, что сказать ей при встрече. В тот раз она отменила покер, но я бы все равно не пошел – она и без того считала меня психом, который ее преследует. Вообще, в Шеррингфорде довольно сложно спрятаться, там всего-то студентов пятьсот и крошечный кампус, но у нее это как-то получалось. Ее не было в столовой; не было во дворе между занятиями.
Мне кажется, я не был бы так ею одержим, если бы хоть как-то вписывался в местную тусовку. До всей этой истории с Добсоном я кое с кем подружился – в основном благодаря Тому, который, кажется, был знаком со всеми: от милашек с нашего курса до будущих выпускников, играющих во фрисби во дворе. Довольно быстро и я с ними познакомился. Но в этой дружбе было что-то ненадежное, словно ее в любой момент могло сдуть ветром.
Причина номер один – постоянные разговоры о деньгах.
Не прямым текстом, типа: «Сколько зарабатывают твои родители?» Скорее так: «Чем твои родители занимаются? Вроде твоя мама была сенатором? А твой папа управляет хедж-фондом? Боже, я тоже еду на Рождество в Хэмптонс[6]!» – обсуждали какие-то две девчонки на всю комнату. Я не раз видел, как ученики покупают наркотики у противного блондинчика из города, который ныкался по углам на наших вечеринках либо во дворе по вечерам. Ну а когда мои одноклассники не тратили деньги своих родителей на дозаправку кокаином, они отправлялись колесить по миру. На французском я как-то подслушал разговор девчонок о том, кто что делал прошлым летом: кто-то помогал строить сиротские приюты в Африке (никакой конкретики, всегда просто Африка), кто-то путешествовал с рюкзаком по Испании.
Шеррингфорд, конечно, не выдерживал конкуренции с Эндовером или Сент-Полом, забитыми будущими президентами, бейсболистами или астронавтами. Ну да, у нас были предметы типа сценарного мастерства или суахили и преподаватели с докторскими степенями в твидовых пиджаках; наши выпускники даже поступали в университеты Лиги Плюща, из тех, что поскромнее, но все же мы не дотягивали до элиты, вот в чем проблема. И вместо того, чтобы биться за то, чтобы стать лучшими, мы бились за то, чтобы быть наиболее привилегированными.
