Этюды из жизни глубинки. Рассказы. Книга первая - страница 12

– Что там делать с трёшкой солдатского денежного довольствия?

– Пойдём, просто посмотрим.

На окраине рынка друг увидел киоск с вывеской «Грузинское вино». Заказали. Я только взял вой стакан, а молодой боец уже цинично выпускал сквозь зубы купленное и набранное в рот содержимое прямо перед глазами киоскёра. Молча, взял мой стакан и вместе со своим выплеснул в трёх шагах от ларька. Вернулся и в окошечко сказал что-то по-грузински. Было нетрудно догадать-я, что купленный напиток он сравнил с ослиной мочой. Грузин, хозяин киоска, спросил на родном языке. Я из ответа бойца понял только «Кутаиси». Пожилой грузин в ответ что-то воскликнул на родном языке. Чилишвили ответил по-русски:

– Я не один, с другом.

– Заходи с другом! Заходи, дорогой! – обратился киоскёр ко мне.

Я и теперь чувствую неподдельное гостеприимство и радушие в отношении ко мне, незнакомому для киоскёра армейскому другу земляка из Кутаиси. Продавец налил по гранёному стакану из своего бурдюка, вернул деньги за выплеснутое вино, сказав, что солдатам они ещё пригодятся. Потом грузины минут двадцать разговаривали на родном языке. За разговором приняли ещё по паре стаканов. Земляки были довольны встречей вдали от родины. Ещё по полстакана хозяин налил со словами:

– Вы на службе, много нельзя.

Я ощущал, что у обоих ни в одном глазу и сказал об этом сослуживцу.

– А ты встань, – предложил армейский друг.

Сознание было незамутнённым, но ноги немногим отличались от тех, что у ватной куклы, а в сапоги, будто свинца подлили.

– Вот это настоящее грузинское вино, – горделиво сказал Чилишвили по пути на кинобазу.

Пить такое вино мне больше не приходилось до поездки в Абхазию.

Вы просите вспомнить и рассказать что-нибудь. Воспоминания – очень интересная штука. Они вспыхивают, как огонёк зажжённой спички, освещая крошечное пространство. Воспоминания могут неторопливо красться, как искорка по сухому стебельку травинки, способны нестись сплошной стеной лесного пожара, подгоняемого ураганным ветром, нестись огненной лавиной. С одними приходит тепло и ощущение уюта, другие – обжигают, делают больно, от них ни убежать, ни спрятаться. А третьи – подобны взрыву, сравнимому быстротечностью с молнией, способны поразить, ковать воображение и мышцы не только рассказчика, но и слушателя. Воспоминания о войне подобны солнечному затмению, где затмеваться приходится разуму. Не хочу возвращаться к тому периоду жизни. В воспоминаниях – тоже.

Без проблем расскажу мирные истории. Для порядка скажу, откуда я здесь. Родился и рос в Прокопьево – была на Кове́[2]^>1 такая деревенька, одна из семи. Кова́ и тогда была судоходна только для моторных лодок, да и то не на всех участках. Не все пороги можно пройти на моторке. О таких лодочных моторах, как сейчас «Вихрь», тогда и не мечтали. И Ангару, и Кову в те времена бороздили лодки под пятисильными моторами «ЗИФ» и «Стрела». Мотор «Москва», мощностью десять лошадиных сил считался верхом мечтаний, был редкостью. Кстати, а сколько сил у современного «Вихря»? Верно двадцать пять. Зверь машина, по сравнению даже с «Москвой». Подметили верно, «Ветерок» в двенадцать лошадей сильнее той «Москвы».

В каждой из семи деревенек, кроме Че́мбы, была начальная школа. Как всякий поковинец, четыре класса я закончил на родине. Нас, живших в деревнях по Кове-реке, до сей поры называют поковинскими. И все мы после четвёртого класса про должали учёбу здесь, в Кежме, или в Болтурино Там при средней школе тоже был интернат. Завозили нас весной и осенью на самолётах, а зимой – иногда по ледовой дороге на санях с конной тягой но обычно – на самолёте. При поездке в санях приходилось кутаться в собачьи тулупы. Чтобы в пути не замёрзнуть, делали пробежки вслед за санями Бывало, подустанешь бежать в тулупе, пошитом на взрослого, хочешь запрыгнуть в сани, а ездовой в это время возьмёт, да и подстегнёт лошадку. Рванёт она, а мы бежим, согреваемся.