Старшего ребенка он нашел сразу. Девочка спала, и он просто вытащил ее и вынес на воздух, скинув ничего не понимающую, растерянную, на руки воющей матери. Но мальчика в кровати не было. Он проснулся, еще только комнаты заполнялись гарью, и напуганный до смерти, спустился на первый этаж и спрятался под столом, укрытом до пола скатертью.
В конце концов Лукас его нашел.
Нашел раньше пожарных, которых наконец-то вызвали соседи, и которые примчались быстро, но все равно слишком поздно.
Паренек обжег легкие и надолго попал в больницу, но остался жив. Я не настолько сука, чтобы хотеть небесного возмездия в лице невинного ребенка, но я была бы к тому же еще и лживой сукой, если бы сказала, что никогда не повторяла бессмысленный вопрос: почему он выжил, а мой муж – нет?
«Слишком много дыма. Не выдержало сердце».
На следующий день в свидетельстве о смерти запишут лаконичное «сердечная недостаточность», а горожане будут сочувственно перешептываться «как жалко, такой молодой», но мне на тот момент все равно.
Локи нет.
И больше никогда не будет.
– Где он? – папа уменьшается под моим взглядом, впервые в жизни не зная, как меня утешить.
– Там, в больнице. – неопределенно машет рукой, но я понимаю.
«В морге».
– Отвези меня туда.
– Ева… Ты уверена, что хочешь этого? Завтра…завтра его приведут в порядок. – я не смотрю на Джека, но все равно ощущаю его отчаянное сопротивление. Он не хочет, чтобы я видела. Хочет меня оградить. Защитить.
Я понимаю его.
Я тоже хотела защитить Локи.
Больнее всего, когда больно твоим любимым.
Но мне уже не больно.
– Отвези меня к нему. – повторяю я, и Джек меня отвозит.
Глава 4. «Куколка последней надежды»
«– Она сама нос задирает. Думает, если красивая, так весь мир у её ног. Чего ради мы её будем приглашать?»[10]
За непохожесть на других платишь одиночеством.
Если ты умна, приятна, не выпячиваешь себя напоказ, а главное, достаточно полезна, тебя будут терпеть. Улыбаться при встрече, вежливо здороваться и беседовать о погоде, случайно сталкиваясь в приемной у врача или субботним утром на рынке. Но ты всегда знаешь, что они тебя боятся – как что-то яркое, и потому ядовитое, выбивающееся из привычной формы для выпечки общественного теста. Как что-то опасное.
И тебе нравится быть другой. Быть одной, зная, что за спиной стоит кто-то, кто позволяет тебе быть собой.
И вы будете долго играть в эту игру, но однажды ты упадешь и дашь им повод выпустить жало. О нет, ты не настолько глупа, чтобы думать, что они должны были помочь тебе подняться – признай, ты и сама их презирала. Тебе нужен только твой хранитель, а без него вставать нет смысла. И тогда ты с чистой совестью сможешь прогнать всех, и они радостно разбегутся, оглашая воздух визгливым кудахтаньем: «Мы всегда, всегда знали».
И ты ждешь тишины, блаженной тишины и темноты, которая укроет тебя.
Но ты еще не знаешь одного.
Кто-то всегда остается.
Я не боюсь мертвых.
Раньше боялась, конечно, как и все – этот страх имеет естественные корни и цена спокойствия всегда высока. Я бы предпочла бояться.
Я знала, что не найду Локи в теле, которое когда-то было им – но все равно в момент, когда увидела его: бледного, застывшего, мертвого – что-то навсегда умерло во мне и больше никогда не ожило.
Он был накрыт всего лишь простыней, и глядя на его белые совершенные плечи, так часто прятавшие меня от бед, проводя рукой по гладкому лбу, трогая опаленные брови, гладя волосы, кроваво тускневшие в полумраке холодной комнаты, я чувствовала, как лед заполняет меня изнутри, проталкивается в сосуды и пальцы, забивает живот колкими кусками, обволакивает пищевод, нежно гладит сердце.
