Ева, верни ребро! - страница 12

Волнистый рисунок остался на досках. Словно фотография течения той реки, что вытекала из глубин по сосновому руслу и впадала в небо, ветвясь, как дельта.

Зеленая вода текла в синее море…

Неужели опять будет лето?..

Он перевернулся на живот. Левой рукой обнял подушку, правой приподнял край накрахмаленной занавески.

Молодая вишня… Зима предложила ей ту же трогательную незащищенность. Но уже в колючем варианте. Хотя от чего могут защитить эти иголочки инея. Слепая доверчивость ее лета сменилась холодной сухостью и утонченностью. Но, опять-таки, первой… И поэтому трогательной.

Жизнь покровительствует новичкам, словно чего-то ожидая от них, на что-то надеясь…

Дед неожиданно распахивает дверь в горницу.

– Вставай! Что это! Всю зиму проспишь! Столько спать! Вставай, слышишь! Помоги шинки повесить!

Шинка – окорок по-белорусски. И по-немецки – шинкен. Белорусское дах значит то же, что и немецкое – крыша. Слова встречаются на перекрестке и не расходятся, им тоже любопытно: как это, под разной одежкой одно и то же? А тут в разных языках – одни и те же слова. Как родственники за границей. Что мягко подсказывает: всюду, при всех внешних различиях, жизнь одна и та же. Да и действительно, какая же жизнь без окороков и крыши над головой.

Не дожидаясь ответа, дед хлопает дверью.

– Чего ты уже рвешься? – слышно, как бабушка урезонивает деда.– Пусть полежит немного.

Виктор сладко потягивается, как кот на печи, и резко вскакивает. Печка чуть теплая. Услышав, что уже встал, заглядывает бабушка.

– Не спеши, дед уже поснедал.

Виктор и не спешит. Просто холодно и он быстро одевается. Бабушка привыкла исполнять все указания деда бегом и ей кажется, что и Виктора можно уличить в этом.

– Сегодня и трогать их не собирались. Я сверху травой посыпала немного, для запаха, – так, нет, говорит – воняет. А какая тут вонь – чабор да зверобой. И давай уже ему – скорей! – на чердак.

– Повесим.

Валенки высохли в щели между стенкой и печкой. В ботинках здесь не походишь. В деревенской хате как-то яснее все завоевания города, особенно зимой.

Виктор входит в кухню.

– Ну, дед, где тут твои шинки?

– Где ж – в корыте. Не видишь. Бери!

– Что «бери»? ‑‑ возмущается бабушка.– Веревку надо.

– А где ж веревка?

– А что ж я знаю? Там, где ты бросил. Ты же хозяин. Должен все подготовить. Все утро в твоих книжках копался, все ему любопытно, а то, что надо, не сделал. А я говорю – не твои это уже книжки. Полистает, полистает – и тихонько отложит.

– Сумку книжек припер, а читать нечего. И что это за Гагель такой?

– Гегель. Философ один, немец.

– И что – заставляют его читать?

– Надо.

– И ты разбираешь что-нибудь?

– Есть немного.

– Ну, когда же шинки вешать будете? Все утро бегал: спит, не с кем вешать! – вмешивается бабушка.

– А где же веревка?

Бабушка, ворча, ‑‑ обо всем подумала, все предусмотрела ‑‑ приносит веревку.

Виктор поднялся на чердак. Вдохнул аромат сена – холодный, отстоявшийся. Видение луга, по которому идут юноша и старик. Солнце осторожно выглядывает из-за кустов и смотрит, как темный след тянется за ними по траве. Остатки тумана расползаются по лощинам. Прохладно серебрятся косы, подремывая на плече. Запах сена, возвращающий лето…

Косил вместе с дедом уже лет с двенадцати. Но угнаться за дедом и сейчас не удавалось. Это была его любимая деревенская работа. Луг он выбривал тщательно, как щетину на собственных щеках. Заставлял и внука косить так же: «Свое косишь, не колхозное!»