Он развернул Федю в сторону комнаты, откуда они полчаса назад вышли с Карловной и Альгисом, отворил дверь и мягко втолкнул уже не сопротивляющегося мужчину вовнутрь.
Фёдор Михалыч оцепенел от неожиданности, но, в большей степени, даже от другого – никогда не знакомая ему прежде волна бешенной страсти охватила всё его существо. Тугая плоть, взрываясь, вздыбливала брюки (сие не менее удивительно – Наташке, дабы принудить мужа к супружеским обязанностям, приходилось достаточно долго растеребливать его пенис руками и губами). У окна, облокотившись на подоконник, стояла босоногая. Она курила, неспешно затягиваясь. И без того короткое платье её, подобравшись, благодаря приглашающей позе, обнажило ягодицы. Трусиков не было. Фёдор подошел ближе и вновь застыл. Она, несомненно, чувствовала, что с ним происходит:
– Будь смелее. Я уже готова. Ну же – входи!, – этот чарующий голос с легким налётом усталой хрипотцы, с теми же переливами наивности и опытности, заботы и безумства – голос из забытого, но такого близкого сна… И, в то же время – обстановка, отсутствие не то, чтобы даже элементарного знакомства и ухаживаний, но и прелюдии – всё это не сшивалось в одну картину, было в высшей степени абсурдно и столь же пленительно. Вдобавок он чувствовал какую-то совершенно не присущую ему прежде легкость и свободу действий.
– Это действительно бредовый сон, – произнёс неловкий гость, будто бы, для оправдания, хотя и эти слова прозвучали лишь по привычке из старой жизни, которая – это было ясно ему – завершилась, захлопнулась еще два часа назад, когда он решился войти в эту обитель несообразной и дикой премудрости. Приблизившись к обворожившей его, сладчайшей, упоительной женщине, к этой странной пьяненькой потаскушке с грязными ногами, к этой пленительной волшебнице, к суке, опустившейся ниже вокзальной шлюхи, к богине – мечте всей его жизни, как он теперь понимал – он резким движением освободил восставшую тугую плоть от стесняющих брюк и возложил ладони на тугие ягодицы женщины. Она ответила негромким, но сладчайшим стоном. И стон этот взорвался в груди новоиспеченного любовника – именно в груди – фейерверком невыразимого блаженства – если рай существует, то вот он – в одном мгновении! И нет никаких препятствий. Нет – это он тоже понимал сейчас совершенно отчетливо – его ожидал не блуд, не паскудный перетрах с грязной нимфоманкой, не разврат, как поименовал это Жорж, являвшийся, видимо, искусснейшим колдуном. И, скорее всего, в других комнатах творилось нечто подобное – священнодействие, даже нечто большее, что невозможно уже поименовать словами, разве что, тем Словом, которое было в Начале.
Анна-Мария (имя её было произнесено Наиной Карловной в беседе, касающейся «похотливости» Жоржа) приподняла правую ногу и возложила ее на подоконник, полностью открывая вход нашему герою, а он еще крепче вцепился в её ягодицы и…
О, дорогой читатель! Автор имеет о тебе лишь самое туманное представление – может быть, ты предвкушаешь живописание страстной эротической сцены, обильно слюноточа, а, возможно, в ярости готов уже захлопнуть книгу и желчно выругаться; весьма вероятно, что ты брезгливо морщишься, желая как можно скорее пробежать очами дальнейшие строки, с трудом преодолевая рвотный рефлекс – но всё же – преодолевая, ибо товарищи рекомендовали тебе сию повесть как нечто, превосходящее мудрость наимудрейших в сочетании в фантастическими приключениями героев, и ты готов даже простить автору несколько страниц пошлости… Впрочем, в каком бы настроении ты нынче не пребывал – сделай глубокий вдох-выдох и расслабься! Ибо… Инь и Ян не суждено будет соединиться в обстановке заброшенной грязной комнаты.
