Впрочем, парижская весна шестьдесят восьмого не прошла даром – он знакомится с человеком, чей буйный нрав гениальным образом проявляется равно в философии, психиатрии, психоанализе, литературе и, одновременно в самом отъявленном и, в то же время – масштабном хулиганстве, подрывающем основы представлений о законе, власти, и государственных структурах. Анархиствующего философа – сорвиголову зовут Феликс Гваттари. В ту пору он как раз начинает совместные работы с совершенно противоположным по нраву гением философии – Жилем Делёзом, человеком умственным и достаточно хладнокровным. Первые годы после знакомства с Феликсом, Хейтин избегает общества Делёза, но вмести с Гваттари совершает несколько достойных отдельного плутовского романа авантюр, нашедших резонанс в среде множества европейских интеллектуалов и представителей искусства. В частности, они нелегально проникли на территорию Палестины с целью организации израильско-палестинских переговоров, запустили акции поддержки революционных процессов в Алжире, Вьетнаме, странах Латинской Америки и, если говорить о результатах их совместных трикстерских проделок, то невозможно отрицать влияние деяний этих двух апостолов революционного духа на общий процесс оттепели в Европе (и не только в ней) в семидесятых-восьмидесятых годах двадцатого века, когда значительно смягчилось давление полицейских и психиатрических репрессий, и снизился уровень бюрократизма и формализации общества.
В семьдесят третьем году выходит книга Делёза и Гваттари «Капитализм и шизофрения», взорвавшая умы десятков тысяч интеллектуалов всего мира. Напрямую Жорж никак не участвовал в обсуждениях, приведших к появлению этого ключевого для конца двадцатого века манускрипта, однако, нетрудно догадаться, что его влияние на Гваттари отразилось и на многих идеях книги – Делёз, человек кабинетный, вдруг увлекается идеалами номадизма (сноска), и мир, еще недавно представлявшийся людям стройным, целостным и завершённым, под его пером обрушивается в лабиринты так называемой ризомы, пребывающие в вечном непредсказуемом движении, ветвлении, неожиданных разрывах и столь же спонтанных пересечениях, ускользающих от любого постоянства и определённости.
Лишь в конце семидесятых Жорж общается с самим Делёзом. Великий философ-постструктуралист в ту пору начинает увлекаться «важнейшим из искусств» с точки зрения описания структурирования человеческого восприятия посредством кинематографа. У Хейтина здесь свой интерес – разочаровавшись в организации социальных перфомансов, и убедившись в том, что выше относительно небольшой критической массы людей, они решительно выходят из-под контроля, он решает, что кино может справиться с задачами огромного масштаба, ежели поэтапно и дозированно вбрасывать некоторые идеи, способные освобождать мировоззрение людей от жестких догм, в шедевры мирового кино. После бесед с Делёзом, он изучает творчество многих известных и молодых режиссеров, затем, с некоторыми из них входит в достаточно плотный контакт. Бергман, Полански, Вачовски, Финчер, Кустурица – список культовых режиссеров, на которых Жорж оказал влияние – очень внушительный, а многие его идеи воплощены в таких классических фильмах, как «Матрица», «Бойцовский клуб», «Револьвер», «Венера в мехах», «Игра»…
В конце восьмидесятых Жорж начинает формировать команду «социальных дизайнеров» – свободных Игроков, чьи точечные выверенные действия призваны спутать планы крупнейших кукловодов современности, ведущих мир, как видится Хейтину на грань невиданной еще в истории человечества по масштабам и жестокости катастрофе, которая, по его прогнозам, может развернуться уже в двадцатых годах нового столетия. В эту команду вливаются постепенно и новые друзья Фёдора, а теперь, похоже, и ему приготовлена пока еще непонятная роль в этой затее Безумного Старика.
