«Мы будем вместе полгода без месяца,» – она сжала его левую руку и вернула на бренную землю. Впервые в жизни ему было так хорошо, что он остался на ночь в чужой постели.
Утром он вернулся домой и первым делом пошёл к полке, чтобы прочесть очередной отрывок комедии. Он открыл книгу и увидел, как вместо слов по странице плавает лупоглазая рыба, а по переплёту стекает мутная вода с тиной. Он поставил книгу обратно и заметил, что на полу растянулась мокрая лужа, в которой рыбаки на ложках удили карпов, а потом причаливали к берегу и продавали рыбу беднякам, обгладывавшим её взглядом до скелета и относившим добычу своим жёнам, от которых тошнотворно пахло нетопленными печами.
Он поспешно вышел из дома и направился к Антипию Сизому, слепому старику, славившемуся прозорливостью и умением разгадывать сны. В молодости тот наломал с ряжеными в длинные цветастые юбки полячками немало дров, и одно бревно впилось в его глаз невынимаемой щепкой, что испортило зрение и лишило интереса к нему распутных панночек. На освободившееся место разгульных утех пришли покой и смирение, а следом и зрелая мудрость. Антипий сидел в ветхом кресле и теребил анисовые чётки. Выслушав посетителя, он покашлял и ответил: «На тебе лежит ответственность двух имён, и ты сам выбрал путь с двумя судьбами. Только потеряв обе, ты обретёшь истинное лицо».
В глубоких размышлениях вышел Елисей от провидца и зашагал по брусчатке, не разбирая дороги. Та завела его на старый базар; он решил, что так суждено и сила Антипия в анисовых чётках, и вознамерился купить такие же. Но проходя мимо цветочной лавки, обратил внимание на уродливый амариллис со стеблём, раздваивавшимся к соцветию в жёлтый и красный бутоны. Ещё со времен Марка Аврелия он усвоил урок, что все сколько-нибудь прекрасное прекрасно само по себе и в себе завершено, и не придал значения ненормальности подобной дихотомии. Без раздумий купил он цветок, довольный, нёс его в правой руке, и был остановлен за левую продавцом дорожных сумок и саквояжей.
«Четырнадцать лет назад один одноногий моряк оставил у меня короб и велел передать тому, кому придётся по сердцу искалеченное растение с двумя неродными цветками. Хотел уж было выбросить, но пожалел, и, вижу, не зря. Держи, он твой».
Он протянул ему подарок. Это был тот самый деревянный ящик из его снов.
Дома он поставил цветок на полку рядом с Шекспиром, а для ящика расчистил место на письменном столе, скинув всё лежавшее прямо на пол. В глубине души он и раньше подозревал, что снившиеся ему вещи чересчур твёрдые на ощупь, вода слишком мокрая, а нагота нагла настолько, что не может быть эфемерной. Обилие впечатлений от сегодняшних событий и встреч стучало в висках необходимостью найти ключ к его тайне, которая за двадцать лет стала его пресыщенным проклятьем, и избавиться от неё, если это возможно. Ответ на все вопросы, как думал он, таился в его былых и ещё никому не подаренных снах, среди взмахов ресниц, учащённого сердцебиения и прощальных вздохов.
Вечером он приготовился: выпил вересковую настойку, надел тёмно-синюю мантию и прилёг. Не успел забыться, как очутился над засыпающим Рейкьявиком.
В морозном воздухе искрился падающий снег, и Улле брёл по запорошенной Адалтстрайти. Очередное первое свидание закончилось замёрзшими руками и обнадёживающим, хоть и небрежным, касанием его губ и несогревающе-робким поцелуем Греты.
