Не помню, как мы доехали. Но ведь добрались. Водитель маршрутки косился на нас: он думал, я везу вусмерть упившегося мужика. Я высыпал водителю в кошачью миску всю мелочь из кармана и горделиво, как в ресторане, сказал: «Сдачи не надо». Доковыляли до дома Баттала. Я волок его все так же, на сгорбленной своей спине, он стонал. По лестнице поднимались целый час, я отдыхал через каждые три ступеньки. Задыхался. Мне чудилось – я сам сейчас окочурюсь, и меня положат в такой же грязный огромный дощатый ящик. Постучал в дверь ногой. Руками крепко держал висящие на моей груди двумя плетьми руки Баттала. Послышались торопливые шаги, и дверь открыли. Его жена стояла на пороге, как парковая скульптура – белая и безмолвная. Она и дома ходила в хиджабе. Я бросил ей: «Посторонись», – и втащил Баттала в дом, и ногой захлопнул дверь. Близнецы выбежали навстречу. «Папа, папа!» – заверещали они, милые зверьки. Я дотащил Баттала до дивана, обернулся к его жене и выдохнул: «Раиса, набери ванну. Не горячую, теплую. Его надо обмыть, потом обработать раны. Он же весь грязный».
Она молча бросилась в ванную комнату. Я услышал журчанье воды. Мальчик подошел к дивану и осторожно потрогал пальчиками раздутое синее лицо Баттала. Он шептал: «Папа, папа, что с тобой? Почему ты молчишь? Почему ты спишь?» Мы с его женой вместе раздели его и вместе, голого, перенесли его с дивана в ванну. Опустили избитое тело на дно ванны, и вода вылилась через край. Его жена молча подтирала лужу тряпкой, и я смотрел на ее выпяченный зад. Баттал стал сползать в воду и едва не захлебнулся, мы вовремя поймали его, и я держал его голову над водой, пока женщина намыливала его. Провозились мы долго. Чистого, так же осторожно вынули его из ванны и перенесли на кровать. Его жена щупала суставы его рук и ног – не сломаны ли. Он открыл глаза и шарил по нас глазами. Кажется, не узнавал. Может, ему отбили мозги, а может, напоили какой отравой. «Он должен уснуть, – сказал я, – раны хорошо бы протереть водкой. До свадьбы все заживет. Я имею в виду, до свадьбы ваших детей». – «Это не его дети», – деревянно сказала его жена. «Ну какая разница, все равно сейчас ваши. А может, позвонить в МЧС?» – «Я никуда не буду звонить», – так же жестко, деревянно сказала она. Ее голос ломался и трещал, как та гробовая доска под моим разъяренным берцем. Я повернулся и пошел, и, когда я уже дошел до двери, его жена схватила меня сзади за край косухи. «Стой, куда ты пойдешь? Пешком через весь город? Уже двенадцать ночи. Я постелю тебе рядом с Батталом, на полу».
Она бросила на пол матрац, на таких спали наши бабки – полосатый, прошитый грубыми нитками, усеянный смешными белыми бантиками. Расстелила чистую хрустящую простыню. У них в доме было все чисто, все блестело, как масленое, как под солнцем, эта женщина, судя по всему, была невероятная чистюля, все терла, мыла, гладила, настоящая жена, такую и надо было заиметь веселому Батталу. «Есть хочешь?» – спросила она меня. Из кухни ползли соблазнительные запахи. «В двенадцать ночи, не поздно?» – спросил я. «Погоди, уложу детей», – сказала она. Мы разговаривали, как два робота. Она взяла за руки детей и увела их в спальню. Вернулась очень быстро. «Так быстро уснули?» – «Да. Они засыпают мгновенно, только голову донесут до подушки и уже спят». Женщина принесла мне из кухни на большом блюде странные длинные пирожки, присела на корточки перед моим матрацем и нагнула голову. «Что это?» – «Ешь, это вкусно. Потом принесу запить». Я откусил от пирожка. Внутри оказалось рубленое мясо, жареный лук, рубленые яйца и кусочки красного перца. Я ел, и душа пела, рядом с избитым, вытащенным из гроба другом. Его жена смотрела, как я ем, и тут она вдруг улыбнулась. Я впервые увидел в улыбке ее зубы. Зубы были ровные, крупные, дикие, красивые. С такими зубами только в кино сниматься.
