Евреи в блокадном Ленинграде и его пригородах - страница 13

Благодатная тишина окутала нас обоих, пребывающих в раздумьях относительно будущего, и ничто, кроме мерного, еле слышного тиканья капитанских наручных часов не нарушало её. Каждую секунду я отгонял образ избитой, истерзанной в камере Грейс, которая не знала о моём «воскрешении» – эти картинки мешали заново спокойно проговаривать про себя этапы почти определенного до конца плана.

Я успею.

Я должен успеть, потому что больше всего на свете хочу увидеть её снова.

Почувствовать сквозь пальцы мягкие светлые локоны. Впиться в податливые губы. Разговаривать с ней часами, чтобы узнать её ещё больше, ещё ближе. Украсть очередные стоны и насладиться её ласками. Как бы я ни был отчасти зол на неё за непослушание, желание привязать Грейс к себе цепью, чтобы точно больше никогда не потерять, пересиливало всё остальное.

Моя милая.

Я приду за тобой.

Обещаю.

За несколько часов до суда

Грейс

– Почему ты не ответила сегодня на уроке правду?

Светловолосая девочка молча разглядывала носки своих лаковых туфель и нервно отдернула край школьной формы.

– Мы все должны были ответить, – настойчиво продолжал мальчик напротив: – Ты должна была высказать своё мнение. Сказать правду.

Её-то говорить было тяжелее всего. Потому что учителю, якобы свято чтившему догмы Материка, было искренне плевать, что кроме его правды есть что-то ещё. «Отлично» получали лишь те, кто повторял слова педагога, выдавая их за своё мнение в ином контексте.

Да и, в любом случае, дома ожидал отец. Который ни при каком исходе не одобрил бы поступков своей голубоглазой дочери – будь то кричащие слова собственного мнения или же гробовое молчание, принесшее очередную отрицательную отметку в табеле

Он всегда недоволен, так зачем тратить усилия?..

– Я не знаю, – дрожавшими губами пролепетала девочка ответ на первый вопрос, чувствуя, как слёзы предательски пощипывают глаза.

Никто в школе не должен знать о её проблемах в семье, так что признаться мальчику во всём, в истинных причинах – невозможно.

В этот день, девочка впервые отвела взгляд при разговоре, нарушая принятый по уставу школы прямой зрительный контакт с учителями и другими учениками.

В этот день, впервые научилась скрывать и увиливать, пускай так по-дилетантски фразой «не знаю».

В этот день, впервые не издала ни звука, когда пять ударов ремнем дома пришлись по рукам.

Чтобы выжить, надо стать незаметной. Не привлекать к себе внимания. Слиться со стенами. Дождаться возможности уйти официально, потому что каким бы изгоем в собственном доме она не была, сбежать с Материка в никуда и стать изгоем общества было бы невыносимо.

И научиться лгать.

Чтобы дожить до возможности уехать, нужно научиться жить во лжи. Не доверяй никому, маленькая Грейс.

***

Я настойчиво отогнала нахлынувшие воспоминания прошлого, машинально проведя рукой по запотевшему от принятого душа зеркалу. Словно так картинка настоящего стала бы четче. Единственные вещи, которые внесут изменения в мою поблекшую жизнь сегодня – это всё-таки выданная новая одежда. Дождалась подачки…

И скорый суд. Что поставит окончательную точку во всём этом нескончаемом дерьме.

Одевшись, я вышла, мирно протянув руки ожидающему у двери охраннику, и уже с абсолютно безразличным видом услышала щелчок замкнувшихся на запястьях нейростимулирующих наручников. При любой попытке бегства они срабатывали как надо, и если в первые дни заточения я надеялась на шанс сбежать, то сейчас даже не хотела представлять, какую боль они принесут всему телу, если хоть дёрнусь на полшага. Идти обратно до камеры недалеко – двадцать футов, которые мозг привычно отсчитывал до момента последующего многочасового одиночества в четырёх стенах.