Возможно, в связи с этим конфузом или, как было принято, по состоянию здоровья, Калентич куда-то пропал. На смену ему пришел добродушный седой отставной, который был загружен своими проблемами и нас не допекал. Пробыл он у нас короткое время и запомнился только тем, что, надиктовывая свои конспекты, прохаживался между рядами в войлочных ботах-«прощайках», которые умудрялся ставить параллельно друг другу, поперёк направления следования, носками внутрь. Уверен, ему завидовал даже мишка косолапый. Мы делали вид, что пишем, а сами смотрели между рядов на боты и ржали до икоты, на что военрук демонстрировал поистине военную выдержку и смекалку (лучше не обострять ситуацию). Но любому терпению наступает конец, и наш Мишка покинул нас, чуть позже олимпийского. Мы грустно пели: «До свиданья, наш старенький Мишка…»
И следом пришёл он (думаете, ленинградский почтальон?), нет, Кузьмин, новый преподаватель НВП.
В день его прибытия в расположение школы №6 и произошла наша историческая встреча (к сожалению, не на Эльбе), а у школьного буфета. Я медленно, но нахально внедрялся в очередь голодных школьников, держа руки в карманах брюк. Там у меня были деньги. И появился он, в штатском коричневого неприличного цвета, точнее цвета хаки, но с другой буквы, костюме. У него были награды, а больше – значки. Он хамовато выдернул меня из очереди и скомандовал: «Руки!» Не догадываясь, кто передо мной, не понимая, чего он хочет, я задал, на мой взгляд, резонный вопрос: «Что, руки?» Имея уважение к людям, воевавшим в Отечественную, гордясь своим дедом, я мысли не имел грубить, но тирада, произнесённая им с угрозами научить меня дисциплине, порядку и вежливому обращению со старшими (а я задал один вопрос!), сделала своё дело.
«Да кто вы такие, откуда взялись?» – процитировал я из Высоцкого. В ответ услышал следующую циничную речь, которую не помню дословно, но общее содержание передать могу. Мол, он – новый учитель НВП, и он хотел бы познакомиться с моим отцом, а солдатам запрещено совать руки в карманы брюк, и для этих целей им их якобы зашивают, и он обещает это сделать мне. Уточнив, как дорого мне обойдётся его рукоделие и сообщив о том, что знакомить его с моим папой у меня нет ни малейшего желания, потому что у папы на работе своих таких же козлов достаточно, объяснив, что я на перемене, а не на его дебильном уроке, который никому не нужен, оставшись без обеда, я оборвал с ним диалог и удалился.
Я предположил, что проблемы с этим воином (видимо, интернационалистом) у меня возникнут, но не думал, что настолько серьёзные. Придя на первый урок НВП, понял, что мой оппонент готов к бою серьёзному и продолжительному. Он уже знал, как зовут и где работают мои отец и мама, сообщил, что будет воспитывать сначала отца через профком и тем самым опосредованно меня. Я же для себя уяснил, что он не просто чудак на букву «м», но и воплощение человеческого безумия.
В профком он, конечно же, написал, пытаясь затеять переписку Энгельса с Каутским, но папа, будучи в то время председателем профкома лётного отряда, последовал наставлению профессора Преображенского и отправил всё это хозяйство в печь. Дома он кратко провёл разъяснительную работу среди личного состава, где личным составом был, как вы догадались, я. Занятия проходили в устной форме и были бесшумными и лаконичными ввиду присутствия на кухне мамы, которая ко времени моего обучения в старших классах имела расшатанную нервную систему и её лабильность. Папа призывал в рекомендательной форме молчать, терпеть и соглашаться, противореча тому, что он заложил в меня генетически и показывал на практике.
