Летто часто задумывался о том, что же его раз за разом останавливало на самом рубеже грехопадения. Исключительная вера, инстинкт самосохранения, преданность близким людям? Сложно сказать. Сложно даже подумать. По крайне мере, Антонио старался именно не думать. Усилием воли. За его спиной уже давно мельтешили пепельные крылья, но чаша весов отнюдь не достигла крайней точки, продолжая качаться из стороны в сторону, словно его метания были кому-то нужны. Да какой там «словно», конечно, были нужны. Несмотря на свои поистине дьявольские познания, инквизитор никогда не совершал магические ритуалы, никогда не вредил человеческой душе, его руки были замараны иным. И это не мешало ему с интересом следить за уверенным действом творящегося колдовства, что должно было помочь ему совершить очередной шаг на пути к цели. Зачем он пробрался в самое сердце этой обители зла, именуемой Лувром, спросите вы? По какой причине раз за разом наступал на собственную совесть, готовясь после оттирать обувь от дерьма. Увы, порой приходилось идти и на подобные жертвы, ведь… cum lupis vivere sicut lupus ululatus3. Эту простую истину, скручивая сердце, ему годами диктовала собственная кровь, что, замешанная на крови его невольной госпожи, парой капель влилась в таинственное варево, бурлившее в ретортах.
Филипп все сделал правильно, без малейшего промедления сплетая линии узоров, раскладывая ритуальные предметы. Впрочем, было видно некоторое смятение, словно опасаясь сделать что-то не так, юноша то и дело оборачивался, ловя прищуренный взгляд инквизитора.
– Как тебе моя работа, Антонио? Что скажешь, мне будет интересно узнать твое критическое мнение. – Филипп отвлекся от колб, поднося к лицу сушеные листья какого-то цветка.
– Вполне. Поздравляю, теперь совершенно точно тебя можно четырежды сжечь на костре, дважды четвертовать и, как бонус – посадить на кол.
Улыбка на лице Филиппа медленно угасала, перетекая в маску замешательства.
– Это как-то сурово. Неужели ничего нельзя было бы сделать?
– Ну, если б твое дело попало ко мне, то, пожалуй, можно было бы кое-что сделать.
– Фух… Антонио, я всегда знал, что ты великодушен к друзьям.
– Исключительно для тебя я бы поменял местами кол и костер. Лишние минуты жизни, пусть и с бревном в заднице, воистину бесценны.
Следующие полчаса тишину нарушал только лишь напряженный скрип мела.
***
Давно не бывавшая среди людей с тех пор как их небольшой отряд отплыл из Фигераса, что было, кажется, уже половину месяца назад, ей было странно вновь оказаться в большом городе. Одной. Одно то, что город был не проходным, начало подсказывать ей, что, возможно, шляться по степям в поисках предателя ей придется не так долго, как она планировала. Путеводная звезда, что, подогреваемая узами крови горела в ее груди, вела ее на север и подсказывала, что… она на верном пути. Город только просыпался, как водится, раньше всех начинали суетиться те, к кому всевышний был немилостив вне зависимости от того, в какое время суток они поднимались, потому, чем раньше начнешь добывать себе средства к выживанию в новом дне – тем лучше. Впрочем, вся эта возня по вонючим подворотням не взывала в ее воспоминаниях ничего, кроме горькой ностальгии. Воры, бездомные и бандиты – отбросы общества, от которых она вычистила пару городов по пути к своей цели, едва выбравшись под лунный свет из-под пещер под Штайнхаллем в свою первую ночь после того как остановилось ее сердце. Будто ей что-то еще оставалось. Виктор говорил, что выбор жертвы в первую пору определяет тот духовный путь, на который вступаешь в своей жизни под луной. Врачеватель социума, несущий спокойный сон честным жителям или же обычный, банальный убийца, ничем не лучше допиваемого им бандита в том же вонючем углу… До сей поры ее такие вопросы не беспокоили, вот и сейчас Беатрис отбросила их прочь, незримой тенью скользя по улицам, пользуясь тем, что, укрытая сенью городских построек, выиграет себе время. Впрочем… удача улыбнулась ей чуть раньше, чем она предполагала. И слыша неподалеку мерный шаг патруля, возвращающегося с ночного дежурства, девушка проскользнула в приоткрытую для проветривания дверь какой-то лавки.
