Тот прошел мимо лазарета, свернул за угол и был таков. Можно было не сомневаться в том, что, едва убедившись в счастливом избавлении от посторонних глаз, он вновь дал деру – только пятки засверкали! Хью усмехнулся. Кадфаэль поймал его взгляд и промолчал.
– Ну и ну! – сказал Хью. – Ты снял яблоки только вчера, их даже не успели разложить по корзинам. Хорошо еще, что мальчишка встретился нам, а не приору Роберту. Это с пазухой, оттопыренной, как у дородной купчихи!
– Кое-кто из нас смотрит на такие вещи сквозь пальцы. Наверное, он выбирал самые большие яблоки, но стянул не больше четырех. Ворует он в меру. Может, проспорил, а может, и просто из озорства, ради удовольствия вновь и вновь искушать провидение.
Поднятая бровь Хью свидетельствовала о том, что он в недоумении.
– Почему именно четыре?
– Потому что у нас воспитываются только четверо мальчиков, а если уж воровать, то, разумеется, на всех. У нас есть еще несколько послушников, чуть постарше, но перед ними он вряд ли несет какие-либо обязательства. Пусть воруют сами или остаются с носом. А известно ли тебе, как зовут этого постреленка? – спросил Кадфаэль, улыбаясь.
– Да нет, но ты почему-то остановил меня.
– Правда? Как бы то ни было, это сам Ричард Людел, новоявленный лорд Итона, – произнес Кадфаэль и задумчиво, как бы в оправдание запятнанной невинности отрока, добавил: – Но, честно говоря, он еще не знает об этом.
Когда за Ричардом прислали послушника, он, скрестив ноги, сидел на берегу мельничного пруда и сосредоточенно догрызал остатки большого сочного яблока.
– Тебя зовет брат Павел, – объявил посыльный, и выражение лица у него было как у человека, вынужденного сообщить дурные новости. – Он ждет тебя в монастырской приемной. И лучше поторопиться.
– Меня? – удивленно спросил Ричард, еще не до конца переживший радость от удачно совершенной кражи. У него не было особенных причин бояться брата Павла, наставника послушников и воспитанников, человека весьма мягкого и снисходительного, но мальчуган предпочел бы избежать его упреков. – А зачем я ему понадобился?
– Тебе лучше знать, – сказал послушник с ехидцей. – Мне он этого не сообщил. Ступай и узнаешь, если и впрямь сам не догадываешься.
Ричард бросил огрызок яблока в пруд и нехотя поднялся на ноги.
– В приемной, говоришь? – переспросил он.
Просьба зайти в такое уединенное и парадное место, как приемная, свидетельствовала о чем-то весьма серьезном, хотя Ричард не мог припомнить за собой никаких сколько-нибудь значительных проступков в последний месяц. Тем не менее он решил держаться настороже. В задумчивости он неторопливо пошел прочь от пруда, ступая босыми ногами по прохладной траве; затем его задубелые ступни почувствовали булыжник мощеного двора, и наконец он оказался в небольшой сумрачной приемной, где наезжавшие время от времени миряне могли с глазу на глаз поговорить со своими оставленными в монастыре родственниками.
Брат Павел стоял повернувшись спиной к окну, единственному в приемной, отчего и без того темное помещение казалось совсем мрачным. Брат Павел был высок, его коротко стриженные волосы, лежавшие вокруг бритой макушки, все еще оставались густы и черны, хотя монаху было уже под пятьдесят. Обычно он стоял, да и сидел тоже, слегка наклонившись вперед, поскольку уже много лет ему приходилось общаться главным образом с теми, кто вдвое уступал ему в размерах; сам же он имел намерение лишь наставлять их на путь истинный, а не подавлять своей статью и мощью. Он был добр, учен и снисходителен и отлично делал свое дело, умел держать подопечных в узде, не прибегая к запугиванию. Самый старший из его нынешних питомцев, отданный в монастырь пяти лет от роду, а теперь уже достигший пятнадцатилетия и готовившийся стать послушником, рассказывал товарищам страшные истории о предшественнике брата Павла, который раздавал розги направо и налево и вдобавок обладал таким жутким взглядом, что кровь стыла в жилах.
