Милене и впрямь пришелся по душе оркестр, ее поразил дирижер, что управлял ими как одним скомканным организмом, она восхитилась этой силой и мощью переливающуюся в красивые звуки иногда олицетворяющие что-то неведомое для нее. Она скрашивала свои воспоминания этой песнью что так захватывала дух, вспоминала и прекрасные моменты, и оплошности, без которых не обойтись, тем самым соединяя одно с другим и приобретая своеобразный баланс.
Милена принарядилась, хотя совсем не любила, сторгую одежду и платья. Она не любила быть нарядной и женственной, но отец убедил ее, что в этом есть своя утонченность, сопутствующая должному порядку. Ведь если не соблюдать все известные обряды и правила их необычного ремесла, скажем даже просто не взять с собой нож, то дело может весьма скверно закончиться и поэтому каждая мелочь всегда учитывалась, как подобает.
Все его нравоучения для дочери касались и жизни, и искусства убивать, она лишь поражалась, сколько же всего он знал. Он мог рассказывать ей невероятные истории о том, как в молодости он легкомысленно пренебрегал советами отца, отчего ему приходилось постигать все пропущенные уроки на собственном опыте убеждаясь в мудрости и верности правил.
Фабио любил рассказывать о первом деле и первой жертве, которую он так и не смог убить. Эта история в очередной раз доказывала необходимость соблюдения правил и череду последствий, возникающих при пренебрежении ими.
Милена знала эту историю от начала и до конца, но Фабио подобно хорошему отцу рассказывал ей вместо сказок про свой удивительный опыт, неизменно склоняясь к первому делу возводя это дело до самого почитаемого. Милена свыклась и полюбила истории отца, ведь он всегда старался быть интересным рассказчиком способным разглядеть мудрость даже в самом простом воспоминании.
– Я кивал отцу и меня совсем не волновало, что он там мне объяснял: дистанция, хвосты, не убивай невинного – я ведь все это прекрасно знал. Я запомнил, как он мне в конце сказал: «Ты ведь забудешь все, забудешь даже как тебя зовут. Твой палец онемеет, винтовка станет холодной, тяжелой и вовсе исторгающей смерть. Тебе покажется что она выстрелит не в твоего врага, совсем нет голубчик, тебе покажется что она выстрелит в тебя, помяни мое слово, если ты не послушаешь меня сейчас же!» – так-то он сказал мне и как в воду глядел, все произошло именно так. В тот день я поднимался по лестнице на крышу здания, а там кошки шипят мне навстречу, одна и вовсе начала мочиться, все эти мелочи: грязная лестница, на другом этаже чья-то порванная рубашка, словно бы сдернутая с человека насильно – все это навалилось в одну кучу страшным давлением. Во рту у меня пересохло, я чувствовал себя как в пустыне, дергался при каждом шорохе, губы у меня, казалось, отсохли совсем. Я поднялся и вытащил винтовку, мы тогда носили оружие в специальных сумках-чехлах чтобы другие киллеры узнавали своих по сумкам. Нелепый я был и самоуверенный, а в итоге все вышло, как и предсказывал отец. Сердце готово было выпрыгнуть из груди, к тому же я не мог никак надышаться и совсем задыхался… Что ж, я когда увидел человека, которого должен был убить, то замялся и не выстрелил, а побежал за ним пытаясь догнать его и пристрелить в каком-нибудь переулке, где никто нас не увидит. Я нагнал его и у меня появился шанс, а он обернулся на меня, выпучил глаза как овечка, жаждущая жизни, так будто он все понял, как увидел кожаную сумку и остановился. Я сказал ему что не стану его убивать при условии, что тот немедленно и бесследно исчезнет, что он и сделал… И живет себе сейчас в Америке преисполненный благодарности и пишет открытки, письма присылает. Я к нему здорово привязался, он мне теперь как брат, приезжал ведь даже пару раз, совсем изменился, он ведь когда тебя увидел в первый раз даже ахнул вовсю, ты была красавицей даже в таком раннем возрасте доченька, жаль ты его не помнишь, интереснейший человек.
