– Как? – прервала его мать, – неужели Кассиан христианин?.. Ведь я отдала тебя в его школу только потому, что он всем известен, как хороший учитель и высоконравственный человек!.. Ну, тем лучше… Я очень рада, что Господь внушил мне мысль обратиться к нему, жаль только, что в наше смутное время мы вынуждены жить в этой варварской стране, как чужестранцы и не знать наших собратьев… Если б Кассиан открыто исповедовал свою веру, то его школу, наверное, скоро бы закрыли… Но продолжай, мой сын, на чем он основывал свои опасения и были ли они основательны?
– Мне кажется, что он был прав, потому что, когда я говорил свою речь и мои товарищи с восторгом и увлечением рукоплескали мне, не замечая моих ошибок, я, к сожалению, увидел, что Корвин нахмурил брови, устремил на меня мрачные, зловещие глаза и с непонятной злобой сжимал и кусал свои уста.
– Корвин? Какой Корвин?.. Что это за человек, и какой повод ты дал ему недружелюбно смотреть на тебя?
– Это самый старший и самый сильный, но, к несчастью и самый глупый из учеников нашей школы, но в этом он не виноват. Я только не понимаю, за что он затаил на меня какую-то ненависть; причины этой ненависти я положительно не знаю.
– Да разве он дал понять тебе это, словом или делом?
– Да, мама, и это было причиною моего позднего возвращения домой. Когда мы возвращались из школы и перешли уже поле и реку, он оскорбил меня в присутствии наших сотоварищей … «Так как, – сказал он, – мы встречаемся в последний раз (последние слова он произнес с ударением), то я хочу свести с тобой счеты… я считаю тебя своим должником и требую удовлетворения. Тебе очень нравилось выказывать твоим сотоварищам свое преимущество над ними. Я видел твой гордый взгляд, обращенный ко мне во время сегодняшнего экзамена и даже слышал выражение, о котором со временем тебе придется пожалеть, и это случится очень скоро… Тебе известно, что мой отец префект (мать задрожала), а то, что уже готовится для тебя, ты узнаешь раньше, чем думаешь, но прежде, чем мы расстанемся с тобой, я должен тебе отплатить за твои преимущества надо мною и, если ты порядочный человек и дорожишь своим именем, если слова твои не ветер, то мы испытаем свои силы в благороднейшей борьбе[2]; довольно бороться резцом, как мы боролись до настоящего времени при классной доске[3],– теперь мы можем испробовать свои силы цестами[4]. Я хочу наказать тебя по заслугам перед всеми свидетелями твоего сегодняшнего торжества».
Cлушая с напряженным вниманием своего сына, мать затаила дыхание.
– И что же ты ответил ему? – наконец, отозвалась она.
– Я сказал ему очень вежливо, что он ошибается, что я никогда не делал ничего такого, что бы могло оскорбить его или его товарищей. Что же касается его требования относительно удовлетворения, я только заметил ему, что никогда не принимал участия в борьбе, начинавшейся испытанием силы и заканчивающейся непримиримой враждой и местью. «К такой борьбе, – сказал я ему, – я чувствую большое отвращение, в особенности в данную минуту; теперь ты раздражен и борьба эта может окончиться очень печально»… В это время нас окружили наши школьные товарищи, и я очень хорошо понял, что все они были вооружены против меня. Вероятно, они надеялись испытать удовольствие в своих ужасных забавах, к которым они привычны. В виду этого я весело прибавил: «А теперь прощайте, мои дорогие товарищи, будьте счастливы; расстаюсь с вами так, как я жил с вами в продолжении нашего учения». – «Нет, нет!» – крикнул Корвин и покраснел, как пион…
