— Делом занимайся, Гнат Гнатыч, а не дятлов слушай! — раздраженно буркнул исправник.
Полузадушенный Митя обвис в лапах умруна: сведенные пальцы еще сжимали нож, но поднять руку он уже не мог.
— Баю-баюшки-баю, не ходи в нашем краю… — мешающийся с шорохом листвы беззвучный шепот сочился сквозь гул крови в ушах. — Придет страшный мертвячок…
Последним усилием Митя изогнулся в умруновых когтях — так выгибается полураздавленный червяк, — уперся спиной в древесный ствол…
— …схватит Митю за бочок!
И всадил подошвы ботинок умруну в живот.
— Аргх!
Толчок! Хватка мертвых пальцев исчезла с его горла — с хриплым криком Митя пролетел сквозь свисающий полог ветвей… солнце хлестнуло по глазам, и он кубарем покатился по земле, взметая за собой тучи пыли.
Последнее, что он успел увидеть там, в глубине рощи — разлетающегося в грязь, в липкие склизкие брызги умруна и растрепанную крестьянскую девчонку лет двенадцати… сжимающую в кулачке истекающее чернотой и гнилью мертвое сердце! Сердце мертвяка судорожно дернулось в перепачканных тощих пальцах… и сомкнувшиеся ветки скрыли девчонку.
Митя распростерся на земле у начищенных сапог урядника.
Сладкий, кружащий голову воздух хлынул в широко распахнутый рот. Каждый вздох отзывался невыносимой болью, но он дышал, дышал!
«Живой… И не упокоил! Нельзя… Я живой и не упокоил нежить! Живой и не упокоил! Живооой! Обошлооось!» — Мите казалось, что он кричит, орет, задыхаясь от счастья и ужаса разом, но на самом деле он только хрипел, царапая ногтями горло, пока усатая физиономия урядника не нависла над ним:
— Так то сынок ваш, ваш высоко-блаародь!
— Вижу. Митя… Что случилось?
— Може, собака бешена покусала? — громким шепотом поинтересовался урядник. — Ач, як слюни-то текуть!
— Меня… — Митя схватился руками за горло, комкая шейный платок — может, только благодаря ему сразу не удавили? — Пытался убить… Мертвяк…
— Митя, это было вчера ночью…
— Сейчас! — прохрипел он, с трудом выдавливая слова. — И то была навь… а это — умрун! Прыгнул на спину… Задушить пытался…
— Убери руки. — Отец принялся распутывать шейный платок. — Урядник, посмотрите, что там.
Козырнувший Гнат Гнатыч нырнул в рощу:
— Тихо все, ваше высокоблагородие! — донеслось из-за ветвей. — Тобто… нема ничого!
Митя рванулся у отца из рук: как это — ничего? Да они там всю рощу перепахали, пока дрались!
— А ни следочка! — выбираясь из-под ветвей, объявил урядник. — Та и яки тут умруны — сроду у нас их не водилося! Хиба що анерал Попов, так поместье у него далече отсюда, и не умрун он вовсе даже, а упырь!
— Не упырь, а вомпер — учишь тебя, Гнат Гнатыч, учишь, никак разницу не запомнишь, — проворчал исправник. — Упырь — то нежить низшая, а его превосходительство у самого светлейшего князя Потемкина секретарем был, матушку-государыню Екатерину видывал, от нее и поместье получил, от как их высокоблагородие прям! Э, а это что ж выходит, Аркадий Валерьянович? Ежели сынка вашего и впрямь нечисть придушить пыталась… выходит, и тех двоих… — он мотнул головой в сторону трупов, — тоже нечисть? Значит, никакого убийства и не было? Говорил я — места у нас тихие!
Отец наконец справился с узлом и сдернул шейный платок прочь. И тут же лицо его словно заледенело.
— Вставай, — бросил он и едва слышно добавил. — И прекрати уже балаган!
Митя растерянно схватился за шею: какой еще балаган! Его пытались убить, горло болит так, что прикоснуться невозможно, и полоса, наверняка, синяя…
