Фабрикант - страница 3

– Александр Иванович, вы арестованы, – говорит главный инженер, стоящий впереди с какой-то бумагой.

– Господа, вы что? Эдуард Николаевич, вы в своём уме? Вы почему работу оставили? – Коновалов и остальные министры смотрят в недоумении.

– Забрать вас пришли и вернуть на фабрику. Водворим под арест в вашу квартиру в Бонячках2. Будете на предприятии, покуда тут не разберутся. Хватит, побаловались и будет.

– Мне в Бонячки сейчас никак нельзя. Судьба России решается, господа. Ленин хочет власть захватить, солдат своих послал. Страну потеряем и всё, за что боролись.

– Дело вы своё потеряете, которое ещё прадед ваш начал. У нас агитаторы ходят, соблазняют Совет депутатов выбрать, чтобы рабочие сами предприятием управляли, по своему разумению. Это же дикость. Что же, теперь дворник сам будет решать, мести ему двор или нет? Рабочие голосовать, кому сегодня на смену выходить? А ответственность за успех или неудачу на ком? На соседних фабриках такое уже провернули, так там всё дело встало. Нам этого не надо. Пожалуйте назад, Александр Иванович. С Россией пусть сами разбираются – хоть монархия, хоть республика, а нам без вас никуда.

– Эдуард Николаевич, милостивый государь, никак не могу сейчас вернуться. Родина в опасности.

– Ваша родина – это ваше предприятие, о нём и заботьтесь, до остальных нам дела нет. Семь тысяч человек на вас честно работают. Вы нам добром всегда платили, и сейчас не оставляйте. Не спорьте, мы всё решили, вы арестованы и возвращаетесь домой.

Вдруг раздался грохот, стены дворца заходили ходуном, но не рушились. Обстрел. Начали-таки штурм большевики. Все повскакивали с мест, испуганно оглядываясь в поисках укрытия, только работники стояли и смотрели прямо и твёрдо, не ища спасения. Грохот всё нарастал и нарастал.

– Спит что ли? Не пойму никак – сказал один из караульных, глядя в глазок на двери камеры.

– Поколоти сильнее, обед раздавать пора, – ответил ему напарник, прикативший телегу с дымящимися кастрюлями по промасленным матам, покрывавшим коридор для бесшумности передвижений. От времени маты истёрлись, но колёса телеги всё равно не лязгали по асфальту пола. Наблюдающий заколотил кулаком в дверь.

– Обед! – крикнул он и снова посмотрел в камеру. – Коновалов! Коновалов! Вставайте!

Александр Иванович открыл глаза. Сердце колотилось, руки вцепились в простыню. Он огляделся вокруг. Тьма такая, что почти ничего не видно, только это не Зимний. Холодно. «Приснилось», – подумал, придя в себя, заключённый, не зная, радоваться этому или нет.

– Коновалов, обед, – всё ещё кричал и колотил в дверь солдат. – Крепко вы уснули, еле докричался.

– Почему темно так? – спросил Александр Иванович, встав с кровати. – Хоть лампу керосиновую дайте.

– Не положено лампу, Александр Иванович, – ответил начальник караула, протягивая тарелку и кружку чая. – Электричество позже дадут, вечером. Оно всю ночь до утра горит, если не отключат.

– Как же мне обедать? Не видно ничего.

– Помочь не могу. Здесь, говорят, ещё при прежнем режиме заключённая себя насмерть керосиновой лампой сожгла, теперь не выдаём. Я у коменданта узнаю, как быть, если с электричеством перебои будут, – ответил офицер и укатил тележку. «Никитин, вам обед!» – послышался из коридора крик вместе со стуком в дверь соседней камеры. На столе у Коновалова дымилась плошка с жидкой похлёбкой, стояла кружка кипятка, лежали два куска серого хлеба и два куска сахара – вот и вся трапеза. Насытиться не удалось, но хоть согрелся. В камере вообще стало чуть теплее, видимо, топили печь, один из боков которой был частью стены и грел одиночку.