— Разве тут нужен развернутый ответ?
— Конечно же, да, — снова лгу.
На деле ничего такого не требуется, тем более в нашем случае. Но любопытство оказывается сильнее здравого смысла и желания поскорее проводить Рому за дверь.
— Не знаю, — пожимает плечами. — Родители много рассказывали о ней. Кажется, что она была самым светлым и добрым человеком на всём белом свете, — его лицо теплеет, когда говорит о сестре.
— Почему «была»? — озадаченно спрашиваю, таки присаживаясь удобнее.
— Она умерла, — спокойно отвечает.
— Прости, — в ужасе прикладываю ладонь ко рту.
Мне точно не хотелось с первого же вопроса задеть его больную и травмирующую тему.
— Ничего страшного, — успокаивает меня. — Я её не знал. Умерла за пару лет до моего рождения от болезни.
Открывшийся факт погружает комнату в давящую пустоту.
Баринов хотел бы познакомиться с собственной сестрой, которую никогда не видел. Слишком впечатляюще для меня.
— Мы, видимо, чем-то схожи, — хмыкаю, ухмыляясь.
— Например? — хоть малость, но теперь вижу в глазах Ромы заинтересованность.
— Я бы тоже провела время с человеком, которого больше нет. Правда, это не родственник. Всё моё детство мы с родителями ездили отдыхать к озеру и всегда снимали коттеджи у одного и того же владельца. Громадный мужчина за сорок, который постоянно рассказывал анекдоты, угощал меня сладостями, привезёнными из-за границы, и специально к каждому нашему приезду привозил из загородного особняка своего лабрадора Рири, чтобы я могла с ним поиграть. Пять лет назад мы приехали, и нас встретила его жена. Как оказалось, уже ставшая вдовой. Больше ни разу не решилась поехать вместе с родителями, хоть они и продолжают эту традицию каждый год. Да. Однозначно, такую возможность использовала бы, чтобы узнать этого доброго человека лучше.
Слишком личным и болезненным становится первый вопрос для нас двоих. Но он одновременно будто немного что-то меняет. Сильная неловкость в присутствии Ромы уходит на второй план и уже не душит.
6. 6
— Твоя фотография? — спрашивает Баринов, подхватывая рамку с фото со стола.
— Определённо, учитывая, в чьей комнате мы находимся.
— Ты прекрасно поняла, о чём я спросил, — осекает мою язвительность одним лишь взглядом.
Ничего не отвечаю, лишь киваю в ответ на его вопрос.
На фотографии мне почти два года, и я сижу на горшке. Не знаю, почему отдала предпочтение именно ей, когда просматривала семейный фотоальбом. Почему-то ощущаю тепло, смотря на себя такую мелкую и с широченной улыбкой на лице.
И, естественно, она не для чужих глаз. Но кто же мог подумать, что Рома когда-то окажется в этой комнате и обратит своё внимание именно на неё?
— Ты на ней очень милая, — уголок его губ приподнимается в лёгкой улыбке.
Встаю с кровати и, в мгновение оказавшись рядом, забираю из Роминых рук фоторамку и прячу подальше.
— Тебе пора, — заявляю серьёзно.
Непохоже, что он насмехается с подобной фотографии. Да и его улыбка не выглядит насмешливой. Но ситуация в целом цепляет меня. Всё то, что я знаю о Баринове, не внушает доверия, поэтому во фразе «ты на ней очень милая» ищу очевидный подвох.
Значит же, что на фото я милая, а теперь какая-то мегера?
Когда вывожу Рому из своей комнаты, в квартире по-прежнему никого, кроме нас, нет.
Одной подобной мысли достаточно, чтобы всё пошло наперекосяк. Входная дверь открывается неожиданно, пока Баринов только начинает обувать свои кроссовки.
