Факультет ненужных вещей - страница 7

Тень и солнце, прохлада и свежесть.

И подходя, еще издали Зыбин услышал голос директора. Директор громыхал. Значит, кого-то громил. “Кого же это он?” – подумал Зыбин.

Он подошел, и за яблонями его никто не заметил. Все сидели и слушали. Только дед спал, независимо откинувшись головой на ствол яблони, и чуть всхрапывал. Перед Кларой на скатерти лежало несколько папиросных коробок. “Да ведь она же не курит”, – смутно подумал Зыбин. Клара молчала и играла вилкой. Рядом с Кларой сидела Даша, племянница бригадира Потапова, веснушчатая, нежно-розовая девушка. Она в этом году перешла на четвертый курс театральной студии, и Потапов никак не мог простить ей этого. Все, не отрываясь, смотрели на директора.

А он кончил одну тираду, выдержал этакую эффектную паузу, крякнул, подцепил на вилку колечко лука, истово прожевал его и продолжал уже иным голосом, легким и артистичным:

– И вот еще что, профессор, не думайте, что это пустяк. Сказать на лекции студентам “товарищ Сталин ошибся” – это-таки настоящее государственное преступление.

“Ах вот почему они и молчат”, – подумал Зыбин и тревожно взглянул на Корнилова – сильно ли он набрался? Нет, как будто не особенно, во всяком случае сидит, как и все.

– Но ведь не так же, не так же это было, – чуть не заплакал профессор. – Мой брат на вопрос студентов, можно ли считать, что падение Римской империи – это следствие революции рабов, ответил…

– Это не важно. Это совершенно не важно, – властно отрубил и отбросил ладонью его возражения директор. – Важно, что он сказал “нет”! Он сказал “нет”, когда вождь сказал “да”. А как же иначе? Что значат слова: “Не знаю, что имел в виду Иосиф Виссарионович, но факт тот, что после спартаковского восстания Рим просуществовал еще пятьсот пятьдесят лет и сделался мировой империей”? А ведь товарищ Сталин написал совершенно ясно и просто: варвары и рабы с грохотом повалили Римскую империю. Значит, вот это и есть научная истина. Так или не так?

– Это так, конечно, – уныло согласился профессор. – Но…

– Это так, конечно, но арестован ваш брат, – вдохновенно подхватил директор. – Понимаю, ах как все понимаю. Но ведь это же старая песня. “Молчи, все знаю я сама, но эта крыса мне кума”. А вот у этой девушки, – он грозно, античным жестом, через весь стол показал на Дашу, – забран ее дядя. Так что же, его брат-колхозник, ее отец, разве говорит “не верю, не может быть, не правы органы”? Нет, он говорит: “Раз взяли Петьку, значит, было за что взять”. Вот так думает простой мужик-колхозник про свою родную советскую власть. А мы, интеллигенция, хитрая да лукавая… не обижайтесь, я сам из того же теста, поэтому так и говорю…

– Так ведь, Степан Митрофанович, дядю Петю взяли за клеща, за вредительство, а их брата… – несмело сказала Даша и вся вспыхнула.

– Ай-ай-ай! – закачал головой директор, сипя и поворачиваясь к ней всем корпусом. – Ах ты, такая-сякая, умница-разумница, ты что ж думаешь, что агитация с профессорской кафедры – это не вредительство? Это, милая моя, хуже, чем вредительство. Это идеологическая диверсия против ваших щенячьих душ, и мы за такие вот штучки голову будем отрывать. – Он сурово стиснул кулак. – Потому что дороже вас, веснушчатых да сопливых, у нас ничего на свете нет.

– Но, Степан Митрофанович, – профессор даже руки прижал к груди, – ведь то, что сказал брат, это же частное разъяснение специалиста-историка, которое к учению Сталина…