«Они знают, кто я, – понял Русаков.
Собственно, поход в буфет и затевался только лишь для того, чтобы ответить на этот вопрос. Из такого, казалось бы, незначительного эпизода Русаков сумел сделать важные выводы. Никто из без малого шестидесяти студентов не обратил на него никакого внимания: все они толкались, шумели, обсуждали свои важные дела и даже не косились на приметного господина, сидевшего рядом с их грозным комендантом. Хоть об исчезновении Полякова стараниями декана знали все. И лишь однокурсники пропавшего среагировали на него присутствие, и явно не так, как если бы возлагали на него определённые надежды.
Но это было ещё не всё.
– Пойдёмте, Савелий Кузьмич. Не будем занимать лишнее место.
Свободных столиков действительно не осталось, и вновь прибывшим уже некуда было садиться. Таким образом, Проклов и Русаков освободили скамейки, на которых и расселись студенты, тесно прижавшись друг к дружке, чтобы уместиться за столиком вшестером.
Но прежде чем достичь этих заветных мест, им предстояло самое важное испытание – пройти мимо эксперта и коменданта, и не просто пройти, а буквально в нескольких от них сантиметрах. И Русаков увидел, как трясутся руки Марфы Афанасьевой, с трудом, до белых костяшек, сжимающие перед собой пластиковый поднос со стандартной столовской снедью и заменявшим кофе цикорием; как нервно дёргалось веко над правым глазом Алика Лишушкина; как Вик Масленников, прикусив губу, намеренно косил свой взгляд на свои драгоценные часы. И уж конечно все они попытались прошмыгнуть мимо него как можно быстрее, и почти все инстинктивно обернулись ему вслед: пропустил он их, или нет.
«Они смотрят на меня так, будто на мне нацистская форма! – с негодованием подумал Русаков.
– Благодарю вас, – сказал он коменданту, когда они, сдав посуду, вышли в фойе. – Не буду вас больше задерживать. Скорее всего, вскоре мне вновь понадобится ваша помощь. Но об этом пока рано.
Проклов кивнул и сухо пробасил:
– Как прикажете.
Развернувшись кругом, он направился к выходу. Очевидно, его ждали какие-то дела в общежитии. Русаков же направился в другую сторону, к лестнице.
Сейчас он с трудом боролся с гневом, грозившим перерасти в настоящую бурю. Русаков прекрасно владел собой и не позволял эмоциям перехлёстывать через край и мешать его работе. Но с подобными случаями он встречался нечасто. Прослужив в органах без малого сорок лет, он привык к однозначному отношению к своей фигуре. Лишь одна категория граждан могла позволить себе опасаться его – преступники. Конечно, он знал, что с недавних пор его коллеги уже не вызывают безграничного доверия, но сам Русаков с этим не сталкивался. Он, криминалист с безупречной репутацией, заслужил уважение всех добропорядочных граждан, и они обязаны доверять ему, чтобы он смог при необходимости их защитить. А здесь кто-то явно постарался превратить его в огородное пугало.
По пути к кабинету Рихтера он всё-таки смог отрегулировать внутренний огонь до приемлемого уровня. Несмотря на внешнее спокойствие, изменявшее ему лишь в исключительных случаях, благодушным человеком Русаков не был. Это непримиримое ко лжи и коварству пламя горело в нём постоянно, без него он не стал бы тем, кем стал. Но и поглощать себя полностью он ему не позволял – так он тоже не стал бы Терентием Русаковым.
Он вошёл в кабинет, где декан всё так же занимался бумажной работой.
