Село показалось неожиданно, первая хата стояла среди леса, и только за ней деревья были выкорчеваны – там виднелись огороды. Крытая щепой, срубленная из старых, потемневших бревен, хата казалась меньше, чем была на самом деле, выглядела какой-то печальной, будто тосковала о чем-то. Крыльцо перекосилось, щепа на крыше замшела, калитка скривилась и стучала на ветру.
Может, если бы возле такого запущенного жилья росли яблони или цветы, оно казалось бы веселее, но между жердинами, огораживающими усадьбу с улицы, и хатой рос чертополох, от калитки к крыльцу вела чуть заметная тропинка.
На крыльце сидела бабка в черном платке. Бобренок, толкнув калитку, висевшую на одной петле, вошел во двор.
Поздоровался, но бабка не ответила, только приставила ладонь к уху, и майор понял, что старуха или плохо слышит, или совсем глухая.
– Не слышу я, сынок! Позови дочку, она в хате возится, а если молока хотите, то его нет, потому что нет коровы.
Майор вошел в хату. В сенях стояла бочка, на веревке висело какое-то тряпье, пахло затхлым жильем, борщом, прошлогодней капустой или огурцами. Бобренок хотел постучать в грубо сколоченную, тяжелую дверь, но она раскрылась сама, и на пороге показалась пышногрудая красивая молодая женщина с заплетенными и аккуратно уложенными на голове косами. Она не испугалась, не вздрогнула, как бывает, когда в своем доме неожиданно встретишь незнакомого человека, просто остановилась в дверях и смотрела выжидающе.
– Ваша мать послала меня… – начал майор не очень уверенно.
Женщина внимательно посмотрела на него – Бобренок заметил, как ее взор задержался на погонах, – отступила, пропуская майора вперед.
– Заходите, – пригласила гостеприимно и даже как-то поспешно, – прошу пана офицера заходить…
В комнате стоял стол, несколько табуреток и лавка вдоль стены. Но за хлопчатобумажной пестрой занавеской Бобренок заметил роскошную для бедного полесского села никелированную кровать с большими блестящими шарами на спинках и платяной зеркальный шкаф, который украсил бы любую квартиру. Это несколько удивило майора. Сел на лавку, снял фуражку, и спросил у хозяйки, что стояла в ожидании, прислонившись к печке:
– Ваша хата крайняя в селе, рядом дорога… Не видели ли вы сегодня утром военных? Нескольких или одного? Разминулись мы, а договорились встретиться именно в Жашковичах.
– Нет, не видела… А вы сами откуда? – бесцеремонно поинтересовалась женщина.
– Ну, знаете, военные…
– Тайна, значит, – улыбнулась насмешливо.
– И никто из чужих не проходил?
– Может, и проходили. За всеми не усмотришь.
– Сегодня сено возили, – не сдавался майор. – Откуда?
– А с Григорьевских лугов.
– Видели, как везли?
– Ну, видела.
– И никого не подвозили?
– А бес его знает…
Майору показалось: женщине что-то известно, но она почему-то отмалчивается.
– Вы когда сегодня встали?
– Как всегда, на рассвете.
– Коровы же нет, для чего так рано?
– Привычка, – усмехнулась и как-то вызывающе распрямила плечи, выпятив высокие груди. – Крестьянская привычка, вместе с солнцем, ведь и ложимся рано. Керосина нет. В пять уже в огороде копалась.
– И машины военной не видели?
Женщина замялась лишь на мгновение.
– Нет, – ответила она, и майор уловил, что женщина сказала неправду, потому что этой же дорогой мимо хаты проехал через Жашковичи их «виллис» – шофер высадил его и Толкунова километров за пять от села и возвратился через Жашковичи в штаб армии.
