Уже сколько дней молчания. Ни строчки.
Я знаю почему я не могу писать. Мне надо написать гениально и немедленно до конца. И немедленно до конца и славы. А в моем случае все наоборот. Для меня процесс этот – долгий и кровавый, он отрывает меня от конца и славы. Он – между мной и ней, славой.
И страх, что этот кровавый процесс – вся жизнь, не меньше – может не привести ни к чему. И отсюда – окаменение, мучительное бездействие. Вот что такое мое писание.
Я влюбился в Роберту
Через несколько лет одинокого существования в Нью-Йорке я влюбился в Роберту. Вспыхнуло бенгальским огнем и погасло. .
Боль моя жива. Я всегда с ней. Я ее не предаю, неразлучен и предан. Я ей лучший друг. Я товарищ ей одинокий. Я – единственное что у нее есть.
Безнадежно звонить своей боли, чье бы обличье она не принимала. Она и так со мной. Она слышит меня и так. Она рядом. Она любит меня. Неразлучны мы. Мы взаимны в нашей любви друг к другу.
О писательстве
Мне нужен постоянный раздражитель, чтобы писать. Интуитивно, неосознанно я его всегда искал. Навлекая на себя все несчастья мира.
С момента, когда я начал понимать движущую силу писательского таланта, (для меня) родился замысел «Губки». Давно. Я понял это о себе. И понял о других пишущих.
Провокаторы. Гениальные провокаторы. Люди, зовущие к себе несчастье, беду, чтобы извлечь сюжет из своих страданий.
Размышления о Роберте
«Она была прекрасна для меня тем, что мучила меня». Эпиграф.
Она никогда не оставляла меня в балансе.
Мой драгоценный душевный баланс. Я так редко извлекал его из пучины моей души. Как крупинки золота из песка и ила. И она отбирала их от меня, с безжалостностью и правом таланта по этой части. Это поражало меня, что она не понимает уникальности своего убийственного таланта для меня. Драгоценности этого мучительного убийства.
Убивая мои счастливые минуты – их создатель и уничтожитель, – она активизировала мое хроническое отчаяние, рождала во мне мысли злобной чистоты и точности, хранимые во мне кладом на дне холодного и пассивного океана сопротивления ее необузданности. Она не понимала какой подарок делает мне несчастьем любить ее. Она не понимала, что она – единственный на моем страшном пути человек, равный мне по инстинкту убивать счастье. Она умрет с нулем информации о себе, уверенная, что ненавидит меня, и унесет в могилу неузнанную тайну разрушенного Вавилона счастья со мной – счастья найти равного. Равного самоубийцу. Ибо она была мне ровня в красоте, в разрушительной силе ее таланта.
Она мне гадала, и я запомнил слова: «В один прекрасный день ты, парень, проснешься знаменитым, и я стану знаменитой вместе с тобой».
Грустные воспоминания о трущобах, где я жил
Вы все стремитесь и не скрываетесь взять advantages from me, иными словами, загнать меня в несчастье для вашей выгоды, такого тихого, растерянного, бессловесного перед лицом клоаки, в которой оказался. А того вы, господа, не понимаете, что я беру advantages с вас, а точнее, с несчастий, в которые вы меня загоняете. А я вас провоцирую, вас подстегиваю, вас подстрекаю (так что вы этого даже и не чувствуете), вам помогаю уничтожить меня.
Итак, начнем, господа присяжные заседатели.
Сделаем маленькое отступление: Когда на ленте мировой памяти появляется то, чего ты так боишься, что оно покажется, о чем какой-то там ценой, лишь бы избавиться, ты хочешь позабыть, а оно лезет, ищешь забытья.
