– Ах, ведь я не представился! – нервно отозвался тучный посетитель, обливаясь холодным потом. – Грушниковский. Аркадий Семенович Грушниковский.
Доктор продолжал сладко улыбаться, глядя в это чудовищное зеркало, сидящее перед ним на стуле, дрожащее, презренное, и уже ничто не могло удержать его личность от окончательного распада. Перед мысленным взором печальной лебединой песней пронеслись манящие картины южных морей, исчез в отдалении ласковый шум прибоя.
«Ну а что, – с философской отрешенностью подумал Колокольников, – всякий труд почетен и важен. В конце концов, кому-то надо строить железнодорожную магистраль до Аляски… а вдруг и обойдется…»
Грушниковский будто вновь почувствовал что-то ужасное, грозное, неумолимо надвигающееся.
– Доктор! – вскричал он в нешуточном приступе паники. – Помогите мне! Спасите меня, доктор!
– О, конечно, – благосклонно отозвался доктор, косясь на ящик стола, где у него хранился совершенно нелегальный девятизарядный «si vis pacem», – я вас спасу.
Любые действия могут иметь или не иметь последствия – кто знает наверняка? Иногда мы только мухи на оконном стекле.
Бедапечаль.
Вениамин топчется у входа в огромное здание, горящее неоновыми огнями и зазывающее яркими афишами, полиграфия которых навязчиво манит.
Вениамин в нерешительности, он то и дело порывается уйти, но разве это возможно теперь? И, похоже, он сам это смутно понимает, словно путник в беззвездной ночи, увидевший свет далекого очага, словно моряк, плывущий по замершему морю под бледными крыльями тумана, заметивший долгожданный проблеск маяка. Ему уже не уйти. Как неуклюжий медведь, он ходит кругами по вечерней площади и бросает в сторону освещенного входа тоскливые взоры.
Вениамин размышляет:
Зайти бы… дорогое удовольствие, но… когда еще?..
Здание высится над ним, сияет и практически не оставляет ему шансов.
Решено. Твердыми шагами Вениамин направляется ко входу, поднимается по мраморным ступеням, почему-то чувствуя странную дрожь во всем теле.
Стеклянные двери сами отъезжают в стороны, и он заходит в фойе – сверкающее чистотой, блеском отраженного от стен и пола мягкого света, окутывающее уютной, какой-то библиотечной тишиной.
Прямо напротив от входа видит окошки касс. Очереди нет. Все еще пребывая в сомнениях, Вениамин идет через зал, подходит к одному из окошек.
– На… ближайший, – говорит он, облизнув пересохшие губы и одновременно думает: что с голосом?
Миловидная девушка за стеклянной стеной поднимает на него глаза; Вениамин видит, как двигаются ее губы, но ее голос доносится из динамика рядом с ним:
– Ближайший сеанс начнется через пятнадцать минут. Билетов нет.
Сердце Вениамина падает, но вместе с облегчением – все уже решилось само собой, – приходит смутная обида, как будто его жестоко обманули после всех этих волнений, после того, как он уже окончательно настроился. Ему кажется, теперь он готов идти до конца.
Он открывает рот, чтобы задать вопрос, но не успевает – снова слышит щелчок включаемого микрофона и искаженный, почти безликий голос из динамика:
– Следующий сеанс через три часа. Будете брать?
– Сколько? – спрашивает он неожиданно севшим голосом.
– Пятьсот.
Это несколько дороже, чем он думал, дороже, чем может позволить себе, но сейчас уже поздно отступать.
– Один билет, пожалуйста.
Он находит деньги, на несколько пугающих мгновений засомневавшись, что они вообще у него есть, выбирает наугад место и покупает заветный билет.
