Фарт. Журнальные и иные публикации разных лет - страница 3

Я, понятно, не был к ним вхож. Куда там! Вижу себя тогдашнего – кургузого, неловкого, тощего, плохо остриженного, одетого по-мужичьи, да и речью мало чем отличающегося от мужиков. Вам не понять сегодня, как держались и выглядели учителя приходских школ – те самые, которым вверено было мелкое лукошко российского просвещения, кто должен был учить крестьянских детей, то есть подавляющее большинство народа. Приличные господа с нами не якшались. Я не знал, как и подойти-то к ним, как с ними заговорить.

Но к седовласому, усатому магнату Сверчевскому я обязан был являться «по должности». Жил он бирюком, в гости не ездил и к себе соседей не звал, считая, по-видимому, что во всей округе нет ему ровни. Однако под рождество весь причт с певчими служил всенощную в этом мрачном доме. Отец Иван тушевался; магнат с ним обращался фамильярно, под благословенье не подходил, жал священнику руку и называл его Иваном Ипполитычем. Прочих умел вовсе не замечать, хотя дьяки и учителя приглашались за общий стол.

Не зная правил великосветского этикета, я однажды протянул пану руку. Рука моя осталась висеть в воздухе. Его аж передернуло! С интонацией, какой, наверное, надо очень долго учиться, бросил, глядя мимо меня:

– А вы, молодой человек, не суйте руку вперед. Подождите, пока вам подадут руку-то!

И отвернулся.

«Ах ты, чертова фря!» – подумал я. И к следующей всенощной в его дом не пошел. Испуганный поп долго пенял мне на это, говорил, что барин мое отсутствие заметил, и теперь моя карьера кончена, поскольку он к губернатору вхож и к архиерею вхож. Как же можно – такое неуважение! Но мне к тому времени начихать было на магната, а заодно и на губернатора с архиереем: наметился крутой поворот в моей жизни.

В том же Старом Лещине я познакомился в 1910 году с человеком в своем роде замечательным – Леонидом Петровичем Ешиным. С ним и его прекрасной семьей. Тоже были дворяне, но совсем не такие, каких я видел прежде. Все их имущество состояло из нескольких десятин земли, простых надворных построек, двух лошадей, одной коровы и десятка кур, которых держали ради детей. А главной ценностью, заполнявшей весь небольшой, но уютный дом Ешиных, была старинная фамильная библиотека.

Они тщательно сберегали тысячи томов художественной и научной литературы, хранили полные собрания журналов «Отечественные записки», «Вестник Европы», «Русское богатство», «Русская мысль», «Былое» – всего мне не перечесть. В их семейном архиве я видел позже и читал письмо Л. Н. Толстого боевому товарищу по Крымской войне – майору Петру Ешину, отцу Леонида Петровича. По своему недомыслию не понял ценности реликвии, копию даже не догадался снять, а она где-то погибла.… Но как бы то ни было, прослышав о богатой библиотеке, я однажды преодолел робость, постучался в дом Ешиных и был принят, обласкан, да так и прилепился к этой семье.

Тогда Леониду Петровичу уже перевалило за полвека, но вся его стройная корпулентная фигура дышала энергией и бодростью. Большие серые близорукие глаза в очках излучали неотразимо привлекающий свет. Едва произносил он несколько слов, как новый собеседник оказывался во власти его обаяния. В сущности, этот мелкопоместный дворянин был первым истинным русским интеллигентом, которого мне посчастливилось близко узнать.

Поражала его энциклопедическая эрудиция. Он хорошо был знаком с В. Г. Короленко, Н. Г. Михайловским, П. Л. Лавровым, П. Ф. Якубовичем-Мельшиным, С. Я. Елпатьевским и многими другими известнейшими литераторами, учеными, художниками. По образованию был юрист и, готовясь к адвокатуре, проштудировал речи выдающихся судебных и политических ораторов. Сам блистал красноречием, изумительно декламировал и читал, играл на сцене, мог петь, танцевать, отменно рисовал, писал картины акварелью и маслом.