Поначалу я думала, что за место придется побороться, но, когда все закончилось так быстро, растерялась и не сразу сообразила, что сказать. У Хьюза Уолтера были самые чистые ногти во всем округе Питтмэн.
И тогда я спросила, почему он отдает это место именно мне, на что он ответил, что я подошла к нему первой – только и всего. И тогда я подумала: сколько времени мои одноклассницы тратят впустую, мечтая о том, чтобы что-то предложить Хьюзу Уолтеру! А я единственная взяла – и предложила. Хотя, конечно, нужно правильно формулировать предложение…
Оказалось, что работать мне придется в основном с Эдди Рикеттом, который заправлял лабораторией. Там были и кровь, и моча, и кое-что похуже, но я не собиралась жаловаться. А еще был рентген. Эдди был этакий веснушчатый старичок – впрочем, не такой уж и старый, поскольку все в больнице заметили, что он не женат. Только Эдди был из тех людей, кого никогда не спрашивают, почему они так и не обзавелись семьей.
Эдди со мной не нянчился, не относился как к учительской любимице. То есть никакой лишней хрени, и мне это было вполне по душе – я же пришла в больницу, чтобы дело делать, и я его делала. Лаборатория и рентген-кабинет занимали две смежные комнаты, и там постоянно сновали люди – распахивали двери, что-то носили туда и обратно, скрипя подошвами по черному линолеуму пола. Вскоре я стала одной из них – знала, куда положить какую бумажку, и, не морща носа, таскала всякие продукты человеческой жизнедеятельности.
Я многому научилась. Научилась смотреть в микроскоп на клетки крови, которые назывались пластинками тромбоцитов, хотя ни на какие пластинки они похожи не были; скорее – на разношенные бейсбольные перчатки. Я размазывала разведенную специальным раствором капельку крови по стёклышку и, щурясь, считала их количество. Держу пари, от такой работы можно очень скоро ослепнуть, но, к счастью, в округе Питтмэн было не так много людей, которым срочно требовалось узнать, сколько тромбоцитов у них содержится в миллилитре крови.
Я не проработала и недели, когда это случилось. Была суббота. Из приемного покоя примчались санитары и принялись кричать, чтобы Эдди готовил свой аппарат. У Хардбинов случилась заваруха, привезли парочку. Впрочем, к этому все были привычны. Эдди только спросил, насколько дело спешное, и не нужна ли ему будет помощь, чтобы зафиксировать их перед рентген-аппаратом. Те сказали: одному нужна, другому нет. То есть один из них горяченький, а другой – совсем холодный.
У меня не было времени подумать, что это значит, потому что в эту же секунду в кабинет ввезли кресло-каталку, на которой сидела Джолин Шэнкс, а точнее – Джолин Хардбин; вслед за ней, как я успела увидеть, везли носилки на колесиках; их оставили в коридоре. Джолин выглядела как героиня фильма, смотреть который ну совсем не хочется! С правого плеча через всю грудь у нее тянулся мокрый язык кровавого следа, лицо и губы были белее полотна, и ее большая физиономия выглядела как кусок бледного теста. Тем не менее, она ругалась и всячески сопротивлялась, и не было похоже, что она собирается отдать концы. Когда я взяла ее за запястье, чтобы помочь встать с каталки, ее рука вывернулась из моей хватки, словно стальной канат. Джолин была явно не в себе, потому что кричала, как бы обращаясь к кому-то, скорее всего – к Ньюту:
– Не смей этого делать!
И, после короткой паузы:
