На кладбище, возле склепа, находится и небольшой дом, где факс и компьютер, принимающий онлайн просьбы. В том же доме – молельня и столовая. Как это часто у евреев – все в одном месте.
…Вдвоем с Аней они вошли в тот склеп. Несмотря на поздний вечер, там было немало «посетителей», мужчин и женщин разного возраста. Натан написал свою просьбу и бросил бумажку поближе к надгробному камню, у которого лежало много свернутых бумажек. Собрался уходить. Аня покрыла голову косынкой, взяла в руки молитвенник.
И так она была прекрасна в своем отчаянье, в своей мольбе, что, глядя на жену, Натан даже как-то по-новому полюбил ее. Подумал тогда, что ради нее готов ехать не только в Квинс, на кладбище, а к черту на рога.
Кстати, Аня еще молилась, а Натан в соседнем доме уже пил водку «Смирнофф» с хасидами. У них, оказывается, был какой-то праздник. А если у евреев праздник, то нужно петь и гулять, хоть на кладбище. Выйдя из склепа, задумчивая Аня нашла своего мужа подвыпившим, танцующим в обнимку с хасидами. Все дружно приседали, выкидывали коленца и задорно выкрикивали: «Мошиах! Мошиах!..»
Да, дух Любавического ребе помог хорошо повеселиться в тот вечер… Но с ребенком – увы, никак. И денег на новые медицинские эксперименты у них уже не было.
А годы-то идут. Ане уже – тридцать восемь. Будильник «тик-так, тик-так». Аж в ушах гремит.
Елизавета Марковна могла уехать в Канаду вместе с родными, но она сама решила остаться в Израиле. Попросила помочь ей сложить и отнести в дом престарелых вещи.
Странно, конечно: дочка, зять, внуки, правнуки. И как бы никто не виноват в том, что бабушка осталась одна. У всех свои уважительные причины, всех можно понять. Но так и напрашивается: баба с воза…
Объясняя такое свое решение, баба Лиза уверяла, что в доме престарелых ей смогут обеспечить приемлемые условия жизни, нужный уход, медобслуживание и т. д. Но помимо этого, как бы официального, существовало и другое объяснение – истинное: Елизавета Марковна жалела свою дочку и внучку, не хотела им там, в Канаде – на новом месте и в чужой стране, стать обузой. И хоть была женщиной капризной, требующей повышенного внимания к своей персоне, когда необходимо было сделать тяжелый, страшный шаг – отрезать по живому, Елизавета Марковна этот шаг делала. Она была человеком поступка. Реалистка по натуре, иллюзий не строила, знала, на что идет, выбрав для себя дом престарелых.
Она любила повторять: если нужно, настоящая женщина должна уметь закрывать свое сердце.
Мама, конечно, испытывала из-за этого угрызения совести. Извинялась и перед Натаном, говорила, мол, бабушке там будет лучше. Раз в году потом ездила ее проведывать в Израиле, на недельку или на две.
Натан очутился в Америке, еще когда вся семья оставалась в Литве. Светкин муж в Вильнюсе открыл свою компьютерную фирму, бизнес пошел, ни про какую эмиграцию он и слышать не хотел.
А Натан поехал в Нью-Йорк по студенческой визе, с четвертого курса филологического факультета. Улетал не навсегда, только на год. Но смутное предчувствие, какая-то неопределенная, почти фантастическая мысль, что он останется в Америке, бродила в душе.
Вскоре на Светкиного мужа в Вильнюсе наехали, потребовали денег и «поставили на счетчик». В Израиль им тогда едва ли не бежать пришлось. Но в Израиле им упорно не нравилось, и через некоторое время они перебрались в Канаду.
