Пушки выплюнули высокоскоростные рельсотронные снаряды. Попасть в цель удалось не сразу – капсулы меняли направление, что осложняло прогнозирование траектории. У нас имелось лучевое оружие – более мощная версия лазерного детектора, – но его было трудно разворачивать, оно медленно заряжалось и не так быстро поражало жертву, как один хорошо нацеленный снаряд. Все-таки численный перевес был на нашей стороне. При наличии многих орудий, расположенных вокруг Марса на разных орбитах, в системы слежения можно было одновременно загрузить несколько разных прогнозных траекторий.
Рано или поздно – пусть даже в девятнадцатый раз из двадцати – одна из пушек сделает верный выстрел.
Одна за другой превращались в ничто обманки. Как правило, для поражения хватало единственного снаряда. Три вероятные обманки прорвались в верхние слои атмосферы, но системы слежения показали, что ни одна даже не пыталась замедлиться, прежде чем врезалась в поверхность на скорости несколько километров в секунду.
Осталась двадцатая – та, в которой бились сердца.
Какое-то время ей везло. Миновали три четких интервала, каждый из которых длился секунды, когда одна или несколько пушек спокойно могли сбить капсулу. Пушки развернулись, их магнетронные стволы вновь изготовились к стрельбе.
Но пушки так и не выстрелили. Сработали системы соблюдения соглашений, временно переведя орудия в безопасное состояние. Часть территории Марса, даже почти полностью заброшенной, оставалась под юрисдикцией демархистов, и артиллерии запрещалось стрелять, если траектория огня пересекала любую из этих зон.
И все же оставалась одна пушка, которая могла сбить капсулу.
Это орудие находилось на самой низкой орбите, и его позиция предполагала, что выстрел уйдет вверх и в сторону от Марса, а не вниз. Даже если бы снаряд прошел мимо цели или пробил ее насквозь, он попросту превратился бы в очередной кусок космического мусора, летящий прочь из Солнечной системы.
Поскольку никакие договора не нарушались, пушке была предоставлена свобода действий. Она пришла в боевую готовность, снаряд уже был заряжен и настроен на максимальную мощность удара. В том, что задача будет выполнена, пушка не сомневалась. На то, чтобы выстрелить, у нее имелось целых пятнадцать миллисекунд.
Внутри капсулы сердца спящих издали по удару.
Пушка обнаружила некий сбой.
В ее модули принятия решений неожиданно поступил сигнал неисправности, диагностическое сообщение. Озадаченная, пушка временно перешла в безопасный режим, чтобы провести тщательную проверку всех систем.
Безопасный режим был рассчитан на три миллисекунды – нежелательно долго, но вполне достаточно (по мнению пушки), чтобы решить проблему и возобновить работу программы.
Пушке требовалось в точности знать, куда она нацелена. Обычно это не составляло проблемы, поскольку пушка хранила историю своих действий и находилась в постоянном диалоге с другими орудийными платформами и системами слежения, ведя непрерывный процесс коррекции ошибок. До сего дня у нее ни разу не возникало причин сомневаться в своих способностях.
Но теперь один из ее трех невероятно точных гелиево-супержидкостных гироскопов давал расходящиеся показания. С точки зрения пушки, доверять следовало двум другим гироскопам, особенно если учесть, что их показания соответствовали ее предполагаемой ориентации, так же как и контрольные сигналы, которые она получила в составе последнего корректировочного импульса.
