На второй день пути в дымке стелющегося от моря дождя, окруженная убранными желтыми полями и еще зеленеющими перелесками, показалась искомая Герника.
Квартирьеры, высланные заранее вперед, встретили наш отряд на окраине города и виновато развели руками: на постоялых дворах мест нет. Никаких. В частном секторе – тоже. В городе фестиваль, аншлаг и столпотворение. Прямо Вудсток. Не то что окрестные деревни, даже луга вокруг города практически все заняты под шатры. Старшины Басконии слетелись сюда не одни, а каждый со свитой и слугами. И все при оружии. Свиты у многих сеньоров поболее, чем у меня.
А тут еще дождик стал накрапывать – осень же. Хорошо что не ливень, но все равно неприятно.
– Поехали в церковь, – приказал я и тихо пробормотал себе под нос: – Заодно и помолимся…
Пока ехали городом до храма, дождь усилился и улицы опустели. Все же мокрая страна Баскония: вроде юг, а льет с неба, как в средней полосе России после бабьего лета.
Церковь, типичная для этих мест, архитектуры поздней готики без особых излишеств, стояла недалеко от того самого дуба – кряжистого векового дерева, облепленного по корням ярко-зеленым мхом. Между церковью и дубом – площадь. Не везде даже замощенная.
Конюхи остались мокнуть на площади вместе с верховым и гужевым транспортом отряда, а все благородные и приравненные к ним поднялись по двенадцати каменным ступеням в храм.
Несмотря на то что месса давно закончилась, в церкви было многолюдно, но все же не так, чтобы нам не досталось сидячих мест. Пусть и не самых престижных.
Снять с себя потяжелевший от воды мокрый плащ – это уже кайф. Кинуть его на лавку. Придавить сверху шлемом. Мысленно пожалеть своих оруженосцев, которым все это железо, что на мне, сушить, чистить, смазывать и начищать до серебряного блеска.
Вот на фига мне Куба с табаком, когда курить вредно? Нужна Бразилия с гевеей. Каучук нужен для непромокаемой плащ-накидки типа макинтош или такой, как у моего дяди Бори офицера была. Сверху габардиновая, снизу резиновая. Длиной в пол. С большим капюшоном, чтобы на фуражку налезал. И две прорези для рук. Вот и помоги мне, Боже, раз уж я в твоем храме о цией гумке молюсь. О непромокаемом плаще да о подметках резиновых. Как же мне тут многого не хватает, боже! Элементарных вещей…
– Сын мой, видится мне, что тебя раздирают страсти и не дают покоя. Поведай о них. Облегчи свою душу, – услышал я над ухом приятный баритон, говоривший на окситане.
Я от неожиданности вздрогнул. Вроде к Богу обращался, а в ответ…
Кто там?
В проходе надо мной возвышался патер в серой рясе францисканца. Лет сорока, кряжистый и рослый. Всем патерам патер. Такого в первый ряд баталии с двуручным мечом только ставить, а он тут вином причащается, а пастве не дает, сцуко.
Вином… М-да…
– Горячего вина после прохладного дождя жаждет тело мое, святой отец, – пожаловался я ему. – А о том, о чем страждет моя душа, знает только мой духовник, что посредничает между мной и Всевышним.
И через паузу извинился за свою резкость. Все же этот священник добра мне хотел, а ему грубить в ответ…
– Простите, падре.
Священник недоуменно дернул головой, но умный перец – решил пока не нарываться, видя на груди мальчишки шитый золотом большой герб Наварры.
– Благословите, святой отец, – встал я со скамейки и склонил голову.
– Во имя Отца и Сына и Святого духа, аминь… – прошептал святой отец, начертав большим пальцем правой руки на моем лбу знак креста.
