Сама Ксения Викторовна тоже не особенно распространялась о Жанне – лишь изредка небрежно упоминала, что у нее есть дочь, не уточняя, какого возраста. И вправду, зачем публике знать, что «ребенку» вечно молодой Дробышевой уже перевалило за тридцать.
Жанну лет до десяти воспитывала бабушка, страстная библиофилка, – они жили отдельно, поскольку певица была вечно в разъездах, а потом, когда бабушка умерла, Ксения Викторовна стала нанимать для дочери гувернанток.
Гувернантки были не самые плохие, но менялись довольно часто. Причиной того, что они не могли долго удержаться на месте, был придирчивый характер Ксении Викторовны, которая раз в месяц наезжала с инспекциями и вечно оставалась недовольна тем, какой вырастала ее дочь. Когда Жанне исполнилось шестнадцать, она заявила матери, что в состоянии жить одна. Ксения Викторовна сказала: «Посмотрим» – и вскоре разрешила дочери жить без опеки посторонних людей.
Жанна обосновалась в квартире покойной бабки, в однокомнатной «хрущевке», но потом Ксении Викторовне стало неловко перед людьми (а в околоартистических кругах подоплеку дела, естественно, знали – не дай бог, сплетни переползли бы в газеты…), и она подарила дочери роскошную трехкомнатную квартиру.
Жанна сначала хотела было отказаться – зачем ей столько комнат, да и вообще, гордыня взыграла («надо же, мамочка в кои-то веки решила позаботиться обо мне!»), но потом дар все-таки приняла.
Это была квартира в относительно новом доме – светлая, просторная, с окнами во всю стену.
С минимумом мебели – стол, стул, диван, книжные полки. И с огромным количеством книг – остались от бабушки.
По натуре своей Жанна была минималисткой, и свойственного подавляющему большинству женщин желания «вить гнездышко» в ней не было. Убираться она не любила, готовить – тоже, единственной ее слабостью была страсть к одежде. Одну комнату она перепланировала именно под гардеробную…
Придя этим вечером домой, Жанна переоделась в короткий шелковый халатик и мужественно принялась разбирать коробки с вещами, большая часть которых была забита книгами. Городской телефон она тоже на всякий случай отключила.
Разбирала коробки она ровно полчаса – а потом решила сделать перерыв. «Нет, это невозможно… Продать, раздать все эти книги! Зачем мне их столько? Вот, например, Шекспир в дореволюционном издании – к чему он мне, все равно я не могу прочитать его со всеми этими «ятями», тем более что есть еще одно издание, современное! А собрание речей Сталина?.. Я не историк, не публицист, мне эти речи задаром не нужны!..»
Жанна налила себе бокал красного вина, положила рядом на столик пачку сигарет.
Но едва она успела сделать первый глоток, как в дверь позвонили.
Скорее всего кто-то из этих наглецов – Сидоров или Айхенбаум? – все-таки решил навестить ее без приглашения.
Босиком Жанна неслышно подбежала к двери и заглянула в «глазок».
– Добрый вечер! – прощебетала, выскочив из лифта, блондинка.
Марат ничего ей не ответил, хотя неделю назад видел, как она переезжала в соседнюю квартиру. Соседка, значит.
Конечно, не слишком вежливо, но он не собирался с ней знакомиться.
И вообще, ему было некогда – до смены оставалось часа два, а в доме ни крошки съестного. Полуфабрикатов Марат не любил, он готовил сам.
Купил в соседнем супермаркете грудинки, пакет фасоли, связку овощей… И вдруг, стоя с тележкой у прилавка с фруктами – горы апельсинов, лимонов, грейпфрутов, – вздрогнул. Как будто кто-то невидимый, неведомый провел у него по лицу прохладной ладонью.
