Февраль. Завтра уже весна - страница 9

– У нас сейчас настоящая блокада души от всего доброго, хорошего, бескорыстного; это хуже, чем даже та ленинградская. Эту, наверное, мы не переживем», – говорил Юрий Алексеевич матери.

И написал заявление об уходе, с радостью подписанное руководством, бунтари никогда никому не были нужны.

– Юрка, – просто вопила Анна Сергеевна, хватаясь за голову, – ты дурак что ли совсем? Куда ты пойдёшь? Ты подумай! Скажешь, в других школах лучше? Вон у Татьяны, соседки моей, внуки в восьмую ходят, им классная предложила на комиссию съездить, чтоб экзамены не сдавать. А Катька у них умница такая, так поёт, голос, талант, а вот с математикой худо. А учительница что, заниматься с ней будет бесплатно? Нет! Вот и говорит, езжайте, мол, а то все показатели по ЕГЭ у нас испортите. Татьяна вон неделю ревёт, а что делать? Репетитор по математике, знаешь, сколько стоит?

– Причем тут это? – удивлялся Юрий.

– А при том, что если есть силы и возможности, то надо не только о себе думать. Ты детей бросаешь, понимаешь ты это?

– Мама, да знаю я всё, – отмахивался Юрий Алексеевич.

– Ну так что ерепенишься? Ты где-другую-то работу найдёшь? Везде одинаково, – убеждала его мать, – ты против системы переть задумал? Систему не пересилишь!

– Мама! – Возмущался он, сердясь, что самый родной на свете человек не силится его понять, – делание из ребёнка инструмент, безнравственность, подлоги документов – это ты называешь системой?

– Сын! Это бесполезный разговор, мы не найдём выход. Просто одумайся.

Но сын не одумался и, отработав ещё две положенные недели, остался один на один в схватке с противоречивым и враждебным ему миром.

Не всегда в мироздании явления, поступки, мысли идут по заранее обозначенному пути, иногда даже огромные вселенские тела сходят с привычной траектории, а что уж говорить о каких-то мелких земных событиях. Вот, например, февраль на уральских просторах всегда был самым холодным месяцем, ртутные столбики могли частенько перемахнуть и за минус сорок, ветра и метели хорохорились не на шутку, а в этом году февраль всех обманул, сломал привычное видение – сыпал снегом, капал с крыш, угомонил метели.

Юрий Алексеевич тоже решил поступить как этот февраль – неожиданно – уволился из школы и запил. Увещевания матери, повозки его в больницу, капельницы – действовали невпечатляюще. Горше всего же был тот факт, что физика без прикрас можно было назвать хорошим учителем, стезя эта ему поддалась; и пусть не так долго выступал он в этой роли, но пользу бы ощутимую принести на этом поприще мог. Недаром ведь директора школ, узнав об увольнении, ринулись звонить, не дожидаясь, пока он сам придёт узнавать о вакансиях. Но учитель либо не отвечал, либо поднимая трубку в пьяной неадекватности, не мог понять кто и что от него хочет и посылал крутым словцом. Сам же он не переступил порог ни одной школы.

Утро для себя он перенёс на послеобеденное время, когда за окнами уже играло солнышко, а ребятня спешила с уроков; физик тогда просыпался с неизменно гудящей головой, вырубал уставший телевизор, шарил в поисках недопитого, заваривал быстрый кофе, погружаясь в ВК. Потом пытался соорудить что-нибудь поесть, шёл затариваться, пил, ругался с матерью, приходившей каждый вечер и пытавшейся внушить сыну всякие правильности, расшевелить.

И таким макаром жизнь доходила до крайней точки, рушилась; так бездарно и страшно пропадали молодость, талант, задор, раздавленные простой системой, созданной самыми обычными людьми, которые её подпитывали, укрепляли, холили и одновременно ненавидели, и мечтали о её разрушении. Странная это была система, странные люди, странные обстоятельства. Наверное, ему нужно было попытаться подстроиться, быть как все, но он не смог вписаться. Хотя, конечно, вполне можно было закрыть глаза и размеренно идти дальше, как шествовали десятки и сотни других. Но и противовес найти тоже не мог. Поэтому выходило, что они все там в учительских, они мудрее: высунут нос из системы, не увидят другого берега и юрк обратно, махнут рукой, глаза прищурят и живут себе дальше. А он слишком далеко нос высунул, так далеко, что силы юркнуть обратно уже не осталось.