Потом я бежал. Последней каплей были несколько слов, случайно-непрошенно сказанных Ирой. Мы шли вдоль берега реки и подбирали красивые камешки. Ирина и Майкин брат оживленно болтали о чем-то. Мы с Майкой шли молча, держась за руки, то глядя на неторопливые воды реки, то высматривая красивые камни под ногами, то просто переглядываясь.
– Эй, вы что это сегодня такие неразговорчивые? – спросил Майкин брат.
Ирина ответила за нас:
– Когда люди влюблены, слов не нужно, правда?…
Это не любовь, говорил я себе, это не любовь.
После этого стеклянным осколком врезавшегося в память дня Майку я больше не видел. А время шло себе, шло…
Был рок-фестиваль. Я сидел в зале и слушал. Пел Алексей со своей командой. Программу отыгрывали новую. Интересно, тем более, что с Алексеем я был лично знаком. Одна песня особенно зацепила. Шла она в конце программы, помню, были там такие слова:
«Третья пуговка сверху – тугая, хоть смейся, хоть плачь…»
Когда песня закончилась, Алексей объявил, что написана она была, как посвящение девушке-поэтессе из моего родного Завирайска. (Во время тамошнего рок-фестиваля группа жила несколько дней у нее на квартире).
Будто током шибануло. После концерта я уже был за кулисами и разговаривал с Алексеем.
– Да, её звали Майкой. Да, талантливая, и человек какой! Мая Потапова. А ты как догадался?
– Так ведь настоящий поэт там только один был… Где она сейчас, что с ней?
– В Америку уехала не так давно.
– Адрес есть?
– К сожалению, нет.
Нет, это не любовь, говорил я себе, это не любовь.
– Слушай, Лёш, я понимаю, выступление, устал и всё такое, но для меня, один, под гитару спой, пожалуйста, а?
«Третья пуговка сверху тугая – хоть смейся, хоть плачь…»
1998
® Альманах «Биробиджан», №2, 2005
Сестра (отрывок из повести «Про Ольгу»)
В разговорах наших она появилась задолго до того, как мы увидели эти её огромные глаза.
В наших разговорах… Играл… Кто же тогда играл? Губайдуллина? Хиндемит? Гарбарик? Может, старина Дюк Эллингтон со своим оркестром? О, тогда из стереофонического проигрывателя звучал Иржи Брубек! Хот и немного би-бопа, уже несколько усмирённого, причёсанного многолетней эстрадной традицией. В высоких бокалах было пиво. Тараненко тогда пила исключительно пиво и глинтвейн. Вкусы Тараненко не обсуждались, праздник её души – наш праздник. Эльза, притушив верхний свет, зажгла торшер. Я, сидя по-турецки на полу, наблюдал сцену появления Васина. Эльза, вот и твои любимые грейпфруты у него в пакетике. Да и сам он – экий экзотический фрут в нашем вьюжном феврале. Штанишки в клеточку а-ля племянник дядюшки Сэма, квадратные роговые очёчки, челюсть – от Шварцнегера в миниатюре… По стандартам 1989 года – парень явно не отсюда.
И что тогда сказала Мага?
Ничего. Просто вышла в ночь и пошла к мосту.
Но в ночь она, по-моему, уходила уже до этого…
Здесь у Картасара явный рефрен сюжета. Как подметил ещё раньше этого места вечно наблюдающий со стороны старик Морелли, сюжет, выстроенный в одну линию – пища лишь для читателя-самки… Кстати, о пище. Тут у меня в сумке двуногое без перьев…
Совсем без перьев? – Эльза улыбалась всепонимающе и как-бы слегка капризно.
Ну, просмолить над газом следовало бы, магазинные синие птицы к цирюльнику не ходят, – Фёдор смотрел несколько смущённо, словно сам час назад убил и не очень тщательно ощипал бедную курицу.
Уф, опять мне терзать её бледную плоть, – Эльза взяла курицу, для эксцентрической убедительности пройдясь её оцепеневшими лапами по столу, – кар-кар, птичка, – и они ушли на кухню – включать газ.
