— Все сказал?! Поржал?! — Кивает. — Как там Платон?
— Вырубился. Но ты завтра ему объясни, что девочка теперь твоя. Доходчиво объясни.
— А она не моя.
— Ой, вот только не надо этой херни. Лгать себе и заниматься мазохизмом. Все же и так понятно, — цокает он и обходит меня, направляясь вниз.
— Что тебе понятно?!
— Прекрасной брачной ночи вам, господин Вертинский, — усмехается, скрываясь в холле. Ну, Арон в своем репертуаре, хотя всегда прямо говорит, что думает. Не всегда уместно, никто не любит слушать правду в глаза, но Арону плевать.
Толкаю дверь. Миланы в комнате нет, из ванной слышится шум воды. Ставлю поднос на тумбу, осматриваюсь. Ее платье аккуратно разложено в кресле, поверх него лежит такая миленькая штучка.
Подвязка.
Ух ты!
Все это время на ней была подвязка?
Подхватываю ее пальцем и сажусь в кресло у окна. Кружевная. Миленько. Кручу вещицу в руках, пропускаю сквозь пальцы. И со стоном откидываюсь на спинку, запрокидывая голову. Что там Арон говорил о мазохизме? Вот зачем на ней была подвязка?! И какого черта я сейчас расфантазировался, представляя ее на ней. Только подвязка и ничего больше. Тру лицо руками. Нужно остыть.
Через несколько минут Милана выходит из ванной. Открываю глаза, осматривая ее. Волосы влажные, косметику смыла, в белом пушистом халате.
Такая мягкая, теплая, маленькая.
Котенок.
Хочется потискать немного.
Она смотрит на подвязку в моих руках и смущается, отводя взгляд.
— Не поведаешь мне, зачем на тебе была эта вещица? — и ведь не хочу ее смущать, как-то само выходит.
— Не знаю, стилист настоял, — мямлит, смотрит куда угодно, только не на меня. Ладно, оставим эту тему, иначе я прекращу себя контролировать. А нам нужно поговорить.
— Как ты себя чувствуешь?
— Спасибо, уже лучше. Очень хочется спать.
— Поешь сначала, — киваю на поднос.
— Я, правда, не хочу.
— Я разве спрашивал, хочешь ты или нет? Ешь. Это просто творог, — уже твердо говорю, отбросив сантименты. — И мне мой чай подай, — указываю на вторую чашку. Хмурится, медлит, а потом плотнее затягивает халат, берет чашку, подает мне, садится на кровать и принимается есть творог.
Умница.
Послушная девочка.
Отпиваю горячего чая, пытаясь расслабиться.
— Скажи мне, Мила, в каких отношениях ты с Платоном? Точнее, насколько глубоко вы друг в друге?
— Это сложно… — глотает слова.
— А ты попытайся объяснить. Он считает тебя своей, от этого и выплеск эмоций. Хотя мне будет достаточно одного слова. Ты его?
Молчит. Съедает пару ложек творога, через силу запивая чаем. А я терпеливо жду ответа. Мне завтра с братом изъясняться.
— Нет. Я не его, — выдыхает Милана, отставляет творог, допивает чай. — Я виновата, что давала ему ложные надежды. Но недавно поняла, что, кроме дружбы и теплоты, ничего к нему не чувствую. Нет той глубины, о которой ты спрашиваешь, — девочка расправляет кровать и ныряет под одеяло, словно прячется от меня и моих вопросов. И мне вдруг становится легче ее воспринимать.
— То есть между вами ничего не было?
— Нет, но подробно я обсуждать это не хочу, — девочка прячет лицо, накрываясь одеялом.
Ладно.
Мне достаточно и этой информации. Платон больше накрутил себя. И теперь мне с этим разбираться.
— Ладно, спокойной ночи, — произношу я и покидаю комнату.
«Вот такая выдалась первая брачная ночь», — думаю я и усмехаюсь сам себе. И ведь Арон, как всегда, прав, черт бы его побрал! Лгать себе можно сколько угодно, но девочка меня зацепила. Ей девятнадцать, мне тридцать семь. Куда меня несет?
