Философские обрывы - страница 2

Мы оставили без перевода, следуя сербскому оригиналу, все выражения типа: o, homo sapiens!; o, homo faber; Wille zur Macht; Menschliches; Allzumenschliches; Back to Jesus; l’artpour l’art: homo homini lupus est и т. п., которые о. Иустин часто употребляет с иронией, как «общие места», стереотипы и знаки западноевропейского культурного сознания, запечатленного «культурной идололатрией».

Подобным же образом в утверждении о. Иустина о том, что вера для европейца всего лишь Privatsache, немецкое выражение мгновенно вводит в текст определенный культурный фон и указывает на специфический менталитет. Privatsache можно, разумеется, перевести как «личное дело», однако, строго говоря, в русском языке просто нет подходящего эквивалента, поскольку для русского менталитета (или, говоря словами о. Иустина, для русской «народной души») само это понятие чужеродно.

Часто о. Иустин пользуется такими поэтическими приемами, как повтор и внутренняя рифма в прозаическом тексте. Первый прием легко воспроизвести в русском переводе, что же касается рифм, они по большей части невоспроизводимы. Иногда рифмы употребляются однократно (свемир/немир; кула/нула[6] — всплеск авторской иронии в характеристике «вавилонского столпа» европейской цивилизации, или Wille zur Macht / Wille zur Nacht, что приблизительно можно было бы перевести как «воля к власти / воля к ночи», т. е. к помрачению), в других случаях они присутствуют на значительном пространстве текста и несут важную смысловую нагрузку. Так в статье «Вопль ко Христу» рифмуются «светитель/просветитель». В этой рифме один и тот же славянский корень (тот же, что в слове свет) в обоих словах с одинаковыми суффиксами связывает воедино понятия святости и просвещения, изначально филологически тождественные, но в современном русском языке лексически разведенные: светитель по-русски – святой. Очевидно, что в данном случае невозможность воспроизвести этот поэтический прием неизбежно лишает перевод части того смыслового богатства, которое присутствует в оригинале.

Строгость философской мысли в текстах о. Иустина требует от переводчика особенного внимания в тех случаях, когда надо решать, оставить ли в переводе глагол-связку в составе именного сказуемого, который в русском языке (в отличие от сербского, греческого и церковнославянского) не обязателен, часто заменяется тире или просто выпадает. Проблема эта только на первый взгляд может показаться маловажной. Современное русское языковое сознание легко мирится с выпадением глагола-связки, поскольку почти утратило ощущение того смысла, который этот глагол передает. Многолетняя тирания «тлителя смыслов» в умах и сердцах отвернувшихся от Бога русских людей не прошла бесследно для русского языка. Провозглашая сущее не сущим и не сущее – сущим, лукавое доброе и доброе лукавое, называя тму свет и свет тму (Ис. 5:20), «лжеименный разум», творец псевдоимен и ложных ценностей, растлил и язык, исторгнув из него не только богоданную логосность, но и простую человеческую логичность. Для обыденного языкового сознания слова «быть» и «являться», «быть» и «представляться», «быть и «называться» стали почти синонимами.

Например, в переведенной недавно в России книге о. Иустина о Достоевском переводчик посчитал тавтологией выражение «представляет и есть оправдание» и произвел «стилистическую правку», передав это выражение одним простым глагольным сказуемым «оправдывает», исказив тем самым смысл авторского высказывания о Св. Троице. Между тем в святоотеческих текстах (и в русских переводах древних святых отцов) упомянутые глаголы сохраняют свой изначальный смысл, и выражения «является и есть», «именуется и есть», «представляется и есть» показывают, насколько строго здесь различается видимость и сущность, онтологический, гносеологический и феноменологический аспект. Этим мы руководствовались при переводе, иногда сохраняя глагол-связку там, где стилистические нормы современного русского языка предполагают его выпадение.