Флэпперы. Роковые женщины ревущих 1920-х - страница 15

Однако Диана не интересовалась никем, кроме людей из своего ближнего круга, а среди них, по мнению Вайолет, не было перспективных женихов. Из-за тревоги герцогиня стала более критичной и бдительной. Всякая респектабельная незамужняя девушка неукоснительно соблюдала правило везде ходить в сопровождении компаньонки; даже очень независимым девушкам, которые учились в университете, не разрешалось посещать лекции в одиночку. Но Диана считала эти ограничения абсурдными. Ее не пускали в отели, только в «Риц», находившийся рядом с лондонским домом Мэннерсов. По вечерам герцогиня запрещала ей закрывать дверь комнаты и следила, во сколько она вернется домой, а наутро требовала предоставить полный отчет: с кем дочь танцевала, кто ее сопровождал, кто привез.

Диана любила мать, но ее терпение заканчивалось; к тому же она узнала одну подробность личной жизни герцогини, из-за которой строгость матери выглядела абсурдным лицемерием. Когда Диане исполнилось восемнадцать, Эдвард Хорнер сболтнул, что у Вайолет с Гарри Кастом был роман; мало того, похоже, все, кроме нее, знали, что Гарри – биологический отец Дианы. Их внешнее сходство и впрямь было поразительным: светлая кожа, форма лица – все указывало на генетическую связь, и, услышав об этом, Диана признала факт отцовства Каста почти без колебаний. Гарри всегда ей нравился, и она считала себя «живым памятником сексуальной невоздержанности»; ее это даже забавляло.

И все же новость явилась для нее потрясением, отдалила от матери, выбила почву из-под ног и укрепила желание вырваться на свободу. Ей исполнилось двадцать два года. Дни по-прежнему казались «радужными» и «пьянящими», стоило надеть новое платье или услышать ритмы регтайма; она все еще находила удовлетворение в любовных письмах, комплиментах, газетных вырезках о себе. Но за внешним фасадом ей не давала покоя «унылая монотонность» жизни, в которой она оставалась, по сути, ребенком, финансово зависимым и вынужденным соблюдать множество запретов. Ее глодала смутная неприятная тоска, причин которой она не понимала, и совершенно не знала, как ее победить.

Она не задумывалась, что женщины по всему миру испытывали ту же смутную неудовлетворенность. В детстве она горячо заявляла, что рада родиться девочкой. «Кто-то всегда будет обо мне заботиться», – говорила она. Став взрослой, она не причисляла себя к суфражисткам и не понимала этих женщин, сражавшихся за избирательное право, рискуя попасть в тюрьму и даже умереть. Они вызывали у нее в лучшем случае жалость, в худшем – насмешку. Однажды на вечеринке в загородном доме Диана и ее кузина Энджи Мэннерс разыграли «уморительную» сценку, одевшись в фиолетовый, белый и зеленый – цвета Женского социально-политического союза; они залезли на крышу беседки и начали швыряться в глазевших на них мужчин картонными коробками от печенья. Но несмотря на свою политическую несознательность, Диана наверняка согласилась бы с феминисткой Агатой Эванс, утверждавшей, что жизни женщин, от которых «требовали быть красивым украшением и пустышкой», пока те искали себе мужа, отличались «печальной предсказуемостью», как и последующий «приговор» – степенная супружеская жизнь и материнство.

Впрочем, были и исключения: мать Дианы едва ли можно было назвать «степенной», а богатые и амбициозные светские дамы, с которыми та водила знакомство – маркиза Казати, леди Кунард и леди Рипон – обладали существенным влиянием в обществе. Случись Диане найти мужа, который устроил бы и ее, и мать, она могла бы стать очередной леди Рипон – покровительствовать «Русскому балету» Дягилева и блистать в лондонском культурном обществе. Но в августе 1914 года началась Первая мировая война, с которой жизнь и ожидания Дианы, как и множества ее сограждан, претерпели резкую смену курса.