Один раз я не удержалась и сравнила одного симпатичного итальяно – подобного охранника с молодым мафиози из фильмов.
– Ага, ему еще только белых носков не хватает для полной картины, – пошутил в ответ его приятель.
Меня забавлял своеобразный стиль мира покрытых пылью приборов, характерный для НИИ.
Я размышляла о том, что к этим старым приборам годами никто не прикасался, а даже если и прикасался – все равно их вид оставался заброшенным и нелюдимым.
Кроме подобных приборов в помещениях институтов можно было натолкнуться и на другие любопытные предметы, существующие в мире в единственном экземпляре. Например, в командировке в Нижнем Новгороде я обратила внимание на гусиное перо, вставляемое в специальную подставку, которая качалась, как неваляшка. В комнате у одного завлаба – на пепельницу в виде черепа, в которой чудилось что-то пиратское…
В разных лабораториях мне попадались листы с забавными надписями. Например, "Список гениальных идей" – назначить такого-то директором института. "Лист Ярости. В случае ярости следует схватить данный листок, смять его и мелко порвать" с изображением рассвирепевшего быка. Или надпись на двери: "Наша радость от вашего посещения не знает границ", над которой изображен великан с безобразной гримасой.
Позже оказалось, что этот юмор был заимствован из американского физического журнала.
Институтская столовая, располагающаяся в отдельном здании, радовала глаз жизнеутверждающими мозаичными панно в стилистике развитого социализма в холле первого этажа.
Как-то раз я углядела там довольного своим уловом мужика, который нес авоську, где желтело нечто круглое, чрезвычайно похожее на дыню; это привело меня в восторг, так как о дынях я в то время как раз довольно часто подумывала. Но, внимательно приглядевшись к содержимому авоськи, я поняла, что это вовсе не дыня, а сложенные вместе два полукружья белого хлеба, полчаса назад продававшегося в магазине на первом этаже столовой и щекотавшего мне ноздри своим ароматом.
В буфете около стеклянной витрины стояла женщина в редко вязанной кофте. От скуки я разглядывала продукты, лежащие на витрине, и краешком глаза заметила любопытную упаковку колбасы – она была стянута плотными авосечными нитями. Когда я решила еще раз провести глазами по необычной упаковке, восхищаясь изобретательностью упаковщиков, то обнаружила, что сетчатая упаковка – это лишь отражение вязаной кофты.
Я читала тогда на работе Набокова, и мое сознание генерировало килограммы подобных наблюдений.
Одновременно с этим я попала в компанию сразу нескольких мужчин, с каждым из которых у меня завязались некие сложные отношения. На базе совкового института был создан совместный с иностранцами центр, и кусок пирога в нем захотели получить многие продвинутые люди этого института. Причем передо мной мужчины раскрывались самым интересным образом – как никогда не раскрылись бы, возможно, перед коллегой-мужчиной.
Видимо, несколько месяцев общения с Машей сделали свое дело: когда я оказалась в среде мужчин постарше, то они сразу отметили мою необычную манеру разговора. Очумевшие от моего сленга не въезжающие люди без обиняков интересовались, а не наркоманка ли я часом – только это понятие могло объяснить для них тот особый культурный код, которым я пользовалась. С удовлетворением выдержав паузу, я уверенно отвечала на этот вопрос отрицательно.
