Не успел я опомниться, как сумасшедшая птичка исчезла в стремительной струе водопада.
Ястреб круто взмыл кверху перед падающей стеной воды, на одно мгновенье повис в воздухе, повернулся и медленно полетел прочь. Добыча ускользнула из его когтей.
Ястреб не знал, что сталось с оляпкой. Но я видел, как она стремглав пронеслась сквозь стену водопада, сделала небольшой полукруг и как ни в чем не бывало уселась на камне под обрывом, с которого падала вода.
Сквозь шум водопада не было слышно ее голоса. Но по ее движениям я понял, что она поет свою веселую песенку.
Домой я возвращался с прогулки вприпрыжку. Теперь я был уверен, что моей смелой маленькой приятельнице не страшны ни когти ястреба, ни холод, ни голод зимы.
Да зиме уж недолго оставалось мучить птиц. День был по-весеннему теплый.
Солнце припекало, и вокруг меня с легким звоном рушился снег. Скоро должны были кончиться морозы.
С такими веселыми мыслями бежал я домой. У знакомой проруби мне пришло в голову: «Хорошо бы попробовать, очень ли холодная вода, в которой так любит купаться оляпка?»
Недолго думая, я подбежал к проруби и сильно топнул ногой по тонкому льду.
Я хотел только сломать лед, чтобы потом попробовать воду рукой. Но тонкий ледок, затянувший прорубь, уже подтаял. Он легко проломился под моим ударом. Я с размаху влетел в прорубь, сначала одной ногой, а потом, не удержав равновесие, и всем телом.
К счастью, воды в этом месте было мне всего по колено.
Как ошпаренный, выскочил я на лед и, стуча зубами от холода, сломя голову помчался домой. Вода, в которой так любила купаться оляпка, оказалась очень холодной.
В тот же день я слег в постель в сильном жару и проболел целых два месяца. А когда выздоровел, мне еще досталось от отца за то, что я искупался в проруби.
– Только сумасшедшие, – говорил отец, – нарочно лезут в воду зимой.
– А оляпка? – перебил я.
Отец рассмеялся и больше не стал бранить меня.
Широко ходит океанская волна. От гребня до гребня – двести метров. А внизу вода темная, непроглядная.
Много рыбы в Ледовитом океане, только ловить ее трудно.
Над волнами стаей летают белые чайки: рыбачат.
Часами на крыльях, присесть некогда. Глазами впились в воду: следят, не мелькнет ли где темная спинка рыбы.
Большая рыба – в глубине. Малек – тот самым верхом ходит, табунами.
Заметила чайка табун. Скользнула вниз. Окунулась, схватила рыбешку поперек тела – и опять на воздух.
Увидели другие чайки. Слетелись. Кувыркаются в воду. Хватают. Дерутся, кричат.
Только зря ссорятся: густо малек идет. На всю артель хватит.
А волна катит в берег.
В последний раз встала обрывом, лопнула – и гребнем вниз.
Громыхнула галькой, вскинулась пеной – и назад в море.
А на грядке – на песке, на гальке – рыбешка дохлая осталась, ракушка, морской еж, черви. Тут только не зевай, хватай, а то шальной волной прочь смоет. Легкая пожива!
Фомка-разбойник уж тут как тут.
Посмотреть на него – чайка как чайка. И ростом тот же, и лапы с перепонками. Только темный весь. А рыбачить не любит, как другие чайки.
Стыдно прямо: пешком по берегу бродит, пробавляется дохлятиной, как ворона какая-нибудь.
А сам то на море, то на берег глянет: не летит ли кто? Любит подраться. Зато и прозвали его разбойником.
Увидал – кулики-сороки на берегу собрались, морские желуди с мокрых камней выбирают.
Сейчас туда.
В один миг распугал всех, разогнал: мое здесь все, – прочь.
