Подкатываем к тому месту, откуда поехали, и – стоп!
Хочу подняться – и не могу. Ах, да: ремень ведь! (Я о нем ни разу и не вспомнил.)
Отцепил, выскочил, снял шлем, вату из ушей вытянул, – а в ушах все еще шум и кровь стучит.
Вот на крыльце; летчик протягивает большую руку и говорит без улыбки, торжественно:
– Поздравляю с первым воздушным полетом.
И вот опять мы мчимся в автомобиле с Виктором Степановичем – назад в город. Я все еще полон волшебных ощущений полета. Но спутник мой хладнокровно начинает разговор с того места, где кончил его до полета:
– Ну-с, так какие же у вас доказательства, что черная с белым масть хуже видна?
Шофер дудит, дудит: мы огибаем большое стадо коров, – то самое, что видели сверху. Гуртовщики кричат и щелкают бичами. А мы с Виктором Степановичем глядим удивленно на стадо: коровы идут тесно сгрудившись, и они разной масти – сколько угодно и пегих среди них.
– А мне казалось сверху… – говорит Виктор Степанович.
– Вот в том-то и дело! – кричу я, торжествуя. – С высоты птичьего полета мы видели бурых, черных, кофейных коров, а вот пегих не видели. Пегие спины не складывались для нас в знакомые фигуры, черные и белые пятна разбивали рисунок спины, – и мы принимали их сверху просто за пустые места, за промежутки между животными.
– Да, так, пожалуй, так… – задумчиво соглашается мой спутник. – Мир кажется иным с высоты птичьего полета… Заведу себе пегую собачку.
Пришли ко мне из соседнего колхоза два охотника. Завернули табачку, поговорили о том о сем, потом старик и говорит:
– А мы до тебя с делом. Как есть ты человек ученый, каждую животную по имени знаешь, верно, и нам пособить можешь.
– А что такое? – спрашиваю.
Молодой усмехнулся, говорит:
– Сказать стыдно. Заяц нас забижает. Каждый день в колхозном огороде одной капусты сколько потравил. Здоровый русачина.
– Так застрелите его.
– То-то вот и есть, что не дается никак. Уж мы его и с собаками имали, и самострел ладили – нет на него погибели! Видеть – видим, а взять – вот поди ты: как сквозь землю уходит! Уж девки над нами смеются – срам и срам.
– Искушение!.. – забормотал старик. – Хоть попа с кадилом зови. Намедни шли мы с поля, а он как порскнет из-под ног! Я в его топором, сам поскользнулся да в яму – ух! Весь в грязи вылез, ребята зубы скалят. А он сгинул, как не бывало.
– Чепуха какая! – сказал я. – Заяц как заяц. Чем топором швыряться, вы бы его из ружья ахнули: никуда бы не ушел!
– Пробовали и с ружья, – сказал молодой. – Видали ведь мы зайцев, сами охотники. Уж как хотите, а этот русак не простой. И ловушки знает, и ружье знает, и собаку со своего следу сбить знает. Прямо сказать – заяц-всезнаец. Поди сам спытай, коли не веришь.
– Приходи, сделай милость, – сказал старик. – Может, и повезет тебе счастье. За тем и пришли до тебя.
– Конечно, завтра же буду у вас. Только одно: я убью вашего русака, а вы скажете – не тот.
– Не-е, – протянул молодой и поглядел на старика, – этому не бывать. Скажи-ка им, дядя.
– Что еще? – удивился я.
– А то… – начал старик и запнулся. – Того… Ты, может, за глупых нас посчитаешь. Да уж все одно: придешь, своими глазами увидишь. У того русака на спине деревянная ручка приделана.
Я чуть не прыснул со смеху.
– Ну, дядя, хватил! Уж если ручка приделана, так остается, как говорится, выкрасить да выбросить вашего русака, и дело с концом.
Старик ничего не сказал, даже не улыбнулся. Молодой осклабился и проговорил как бы с извинением:
