Алексей сказал, что на дачи не пойдет, что ему нужно в город. У дач, где расходилась дорога, они разошлись. Слегка косолапя, отец зашагал между серых белесых заборов. Иногда Алексею казалось, что родители заметно постарели и вот-вот совсем сдадут. Теперь он смотрел на отца с улыбкой – столько в нём еще было сил, даже резвости! Может, у них еще всё получится, решил он и свернул к торчащим из-за перелеска трубам городских котельных. У окраинных переулков он сложил ружье и убрал в рюкзак так, чтобы не было заметно, что он несет.
Словно готовясь к тянучей, пасмурной осени и промозглой зиме в две трети года, наши горожане любят прогуляться, запасаясь впрок солнечным теплом. Этим особенны вольно раскинувшиеся по лесостепной (между лесистым Севером и степным Югом) равнине многочисленные городки – летом они не пустеют, на отдых по безденежью уезжают немногие, а если, поднакопив, решаются – то ненадолго и в разное время. В тот же день, на Яблочный Спас, в городе ощущался не то чтобы праздник (церковная суть которого нашим горожанам далека), а приподнятое настроение, навеянное доброй погодой.
А ведь пусть и праздник, размышлял себе Алексей, когда на перекрестке у главной улицы заметил бойкую торговлю яблоками в наспех сколоченном рыночном павильоне. За крашеными дощатыми прилавками сидели торговки. Одни – битые временем старушки, глядящие морщинистыми глазами, сидели по привычке, с ощущением традиции, что так нужно – выйти в этот день торговать яблоками, и продажи для них, казалось, неважны. Другую часть составили дородные женщины около сорока лет, вышедшие из возраста когда торговать посреди города стыдно, а торговать «по привычке» неинтересно. Они стояли за выручку, скалили зубы в сторону гуляющих холостяков, зазывали покупателя, и так озорно, отзываясь хлесткой шуткой, перекликались, как умеют лишь тертые торговки, что можно было думать – нахваливают они не румяные яблоки, а самих себя и больше хотят заручится выгодным знакомством, чем сделать навар.
Яблок было вдоволь. В майские победные дни цветения садов заморозков не случилось, и тогда же отец в первый после разрыва с Ольгой приезд Алексея с довольством говорил, что урожай – будет, еще и рогатины подставлять под ветви придется, чтобы не ломились под тяжестью плода.
И вот на прилавках и в ящиках неровными пирамидальными насыпями поблескивали зрелые разносортные яблоки. Хороша была, румяна с боков, к спасу мельба; то же пурпурный штрифель – глаз радуется, видя, что вырастает на солнце за лето. И сами наливные, продавщицы искренне радовались урожаю, как верному итогу лета. К спасу подоспела медуница, тут же над прилавками распространялся свежий дух (мёд уже во всю качали, свозя с окрестных деревень и выездных пасек). Лежала рядом бойкая, устойчивая в морозы орлинка и вышедшая из розового майского цвета, словно японская вишня, грушевка. Точно лакированные, плоды хотелось тронуть рукой, ощутить их свежесть. Алексей обмывал взглядом насыпной товар. Хотелось радоваться зазывным улыбкам продавщиц, в которых, вместе с заметной по глазам тяжести прошлого, чуялась сила, будто бы они всё лето грелись на солнце и весенняя их бледность налилась светом.
На перекрестке скопление людей. Разных возрастов, они стояли группами по знакомству, негромко переговаривались и чего-то ждали. Он остановился посмотреть. Настроение здесь было совсем иное, чем на рынке. Взволнованно перешептывались или осмотрительно помалкивали, и Алексея снова обдало взволнованное пружинистое напряжение, которое все последние месяцы ходило рука об руку с людьми. Настороженным, по-охотничьему чутким слухом Алексей улавливал обрывки слов, точно выдохи, разговоры о новых бомбежках, наступлении и пропавших солдатах, о новом наборе в армию. Невнятные, скользкие фразы сливались в единый, полный глубоко зарытым страхом шорох, который гудел в толпе словно эхо далекого фронта. Эта непонятная война шла уже так давно, что к ней привыкли, как к снегу зимой, и мало кто уже помнил почему и с чего она началась.
