Формула Бога. Возвращение - страница 20

стволы своих «гвоздик»9 майора вырваться было невозможно. Клещи его пальцев, с неумолимостью подбирались к ее горлу. Оксана уже начала хрипеть, беспорядочно размахивая руками. Лицо Захара было страшным. В эти мгновенья из него выплескивались вся боль и горечь, которые он претерпевал все эти годы. А смешавшись с яростью, брызжущей из его глаз трансформировались в смертный приговор для жены. Зрелище было настолько ужасным и непривычным, что Инесса, перестав давиться своими слезами с распахнутыми в крайнем изумлении глазами, молча смотрела, засунув в рот кулачок, как папа первый раз в жизни поднимает на маму руку. Очнувшись от оцепенения девочка, несмотря на свои раны, резво подбежала к сцепившимся родителям и дергая отца за штанину изо всех своих сил закричала:

– Папа! Папа! Не надо! Папа! Папа! Оставь ее!

Слова дочери достигли его сознания и он с силой отшвырнул жену на диван, под распятие, с которого молча и скорбно взирал на произошедшее, склонив голову, древний мученик. Задирая кверху ноги, Оксана рухнула на диван, размазывая слезы, вперемешку с соплями. Круглов склонился над поверженной супругой, все еще шипя от неостывшей ярости:

– Ты помнишь, тварь, что я уже обещал тебя убить?! Так вот, посмотри, – он, не оборачиваясь, махнул рукой позади себя, – кому ты обязана за спасение своей поганой и никчемной жизни!

После этого выпрямился и подхватив на руки Инессу скорым шагом направился в ванную. А Оксана осталась сидеть на диване, тихонько всхлипывая и туго доходя своим умишком до мысли о том, что вспышкой своей ярости, Захар, кажется, спас ее от больших неприятностей. Захар тем временем священнодействовал в ванной комнате. Вымыв наскоро свои руки и налив теплой воды в тазик, он поставил в него дочь и осторожными касаниями начал отколупывать впившиеся зерна гречихи из коленок, попутно проводя экспресс-допрос:

– Зачем она, – не называя имени супруги из принципа, начал он, – поставила туда?

– Мама сказала, что ты на учениях будешь, а там стреляют и значит могут убить, поэтому надо у боженьки просить, чтобы он тебя спас.

– А помнишь, месяц назад, я тебя спрашивал про синяки на коленях? Ты тоже тогда стояла на гречке и просила боженьку?

– Да. Только не на гречке, а на фасоли, – со знанием дела ответила дочь.

– А сейчас почему она тебя не на фасоль поставила? – продолжал допытываться Захар, обрабатывая дочуркины ранки из домашней аптечки, находившейся тут же.

– Потому что те учения были… види… диве… дивизионными, – с трудом выговорила она, – а эти… още… уще… общие

– Общевойсковые, – поправил он ее.

– Да. И значит более опасные. Так мама сказала, – подхватила дочь.

– Ну и?

– А чтобы бог услышал молитвы мамины надо пострадать. А с фасолью не так страдается, как с гречкой, – внесла ясность Инесса.

– Вот пусть бы она и стояла, коли так опасалась за мою жизнь! – вырвалось у него невольно и с надрывом.

– Она сказала, что кто-то из нас должен пострадать. Вот я и сказала, что сама хочу.

– Но зачем?! – уже предвидя ответ дочери, воскликнул он.

– А разве непонятно?! Ведь я люблю тебя больше чем мама…, – и с этими словами она обхватила за шею, склонившегося над ней отца.

Слезы брызнули из глаз Захара. Дело принимало несколько другой оборот. Жена оказывалась не профессиональной садисткой, а чокнутой на религиозной почве, что, разумеется, не делало ее менее опасной, но хоть как-то объясняло ее поведение. Позже выяснилось, что «умерщвление плоти» не ограничивалось стоянием на бобовых и злаковых, иногда оно принимало форму завязанного узлом конца мокрого полотенца, чтобы не оставлять явных признаков избиения. Но это уже была совсем другая история, не относящаяся напрямую к данному повествованию.